Макушка лета

Травин, подобно Верстакову, был тоже редким мастером, каких из-за войны совсем не осталось на заводе. Он дерзнул бы (еще и по складу характера) произвести укорот крупному, достойному руководителю, не то что этот шпендрик Байлушко. Недаром Гиричев пользовался им как цеховой затычкой, да и сам он без того метит быть каждой бочке затычкой. Вот Травин и не утерпел, чтобы Байлушко попирал его самостоятельность. Конечно, он не имел права не пускать Байлушку в аккумуляторную. Но одно дело право, другое — для чего им пользуются. Защищая свой престиж, Травин, думал он об этом или нет, тем самым оберегал престиж Байлушки, низводящего себя до роли отщепенца в руководителях.

Пытаясь войти в аккумуляторную, Байлушко ломился на Травина. Тощ-тощ, желт-желт, а силенку обнаружил упругую, бурящую. Что там еж, с которым схож рыльцем? Крот! Начнет рыть землю — пророется под горой. Такса! Эта от злющей барсучьей семьи отвертится. Тощ-тощ, желт-желт, а впер Травина в аккумуляторную. Травин аж обомлел от неожиданности. Нет, тут не только физическая энергия. Тут энергия похлеще, пострашней.

Хватило у Травина достоинства: не препираясь, вышел. Развел руками: дескать, вон их сколько, аккумуляторов, робь, сколько заблагорассудится, хоть все пластины посменяй, хоть в электролите выкупайся, — и вышел. За ним вышел Лошаков. Потолокся Байлушко в аккумуляторной, выскочил оттуда, как ракета-шутиха, только что из определенного места искры не бузовали. Должно быть, в аккумуляторной наконец-то дотумкал, как недавно Станислав Колупаев отнесся к его желанию зажечь ртутную колбу. В неистовстве он взвился на второй этаж. Я сидел за столом, готовя наряд для включения трансформатора, на котором Нареченис и ты, Марат, закончили проверку реле Бугольца. Вы примостились на радиаторах, греясь и протирая испачканные руки нитяными комками. Станислав с Верстаковым только что вернулись из взрывного коридора, где сняли закоротки[7] с масляников низкой и высокой стороны.

6