Малая Бронная

— Это Настась Палне, за долгую сердечность к моему семейству.

— Денис, — Аля с трудом подавила поднявшуюся тоску. — Мамы нет, она умерла.

— Да что ты? Как же это…

Он сел, опустил свои темные руки кочегара, не выпуская шали.

Аля рассказала, заходясь тоской, непоправимостью случившегося. Денис кивал коротко стриженной головой, шапку снял, как перед покойником… Потом стукнул кулачищем о свое колено:

— Жаль, эх и жаль! Нужный человек Настась Пална, земля ей пухом. А платок тебе, не обидь, прими, из моего уважения к твоей покойнице. Для Маши у меня есть такой же, никто не обижен.

— Спасибо. — Аля убрала шаль в шкап.

— А теперь помянем хорошего человека. — И он развернул еще один сверток с колбасой. В эту минуту без стука вошла Нюрка.

— Слышу, мужик колоколом гудит, не иначе сосед! — улыбалась она во весь рот, успев оглядеть стол. — Здравствуй, Денисушка, дорогой гостенек! Радость в нашем монастыре, на всю Малую Бронную мущщина объявился! Пошли ко мне, там хоть жилым духом пахнет. Печурку затопим, посидим ладком. — И она быстро все запихала обратно в чемодан, оставив только довесок колбасы на столе.

Чемодан в охапку, Дениса за руку и хохочет. Что это с нею? Вся, как на взводе, говорит, говорит…

— Может, подкормишь по старой дружбе, на мне вся одежда обболталась. Я ведь тебе сравнялась, кочегарю…

В дверях Денис обернулся:

— Айда с нами, Аленька!

— Ей уроки учить надо, а нам о жизни поговорить как людям семейным. — И Нюрка прикрыла за собой дверь. Вот почему довесок колбасы оставила, ну, Нюрка, предусмотрительная.

Аля легла в постель, в темноте жевала хлеб с колбасой: вкусно. В пустой квартире гулко раздался бас Дениса, выводящий:

Ой, да ты калину-ушка-а…

Сытая, Аля быстрее обычного угрелась и заснула. Разбудили отрывистые выкрики мужского и женского голосов, дробный стук каблуков. Нюрка частила с хохотом:

Пойду плясать —
Дома нечего кусать!

Но вдруг сорвалась в тоску:

Ты уехал воевать,
Меня оставил горевать.

Бас Дениса советовал ей:

Развей ты горюшко-тоску
По дорожке, по песку.

Но скоро приступ веселья прошел, все смолкло, и Аля опять заснула.

Встала рано. Пошла умываться, а на Нюркиной комнате замок, она его стала вешать после смерти мамы:

— Пустая квартира, дверь распахнута завсегда, кто хошь заходи! Печурку унесет, все мои страдания зряшные станут.

Зато дверь в комнату Маши отворена, вот и сама хозяйка:

— Хоть на тебе, девушка, глаз отдохнет, а то все мужичье одно, да еще и немытое, — заулыбалась Маша, исхудавшая, усталая — точная копия сестры.

— А ты смотри на них после мытья, — улыбнулась Аля.

— Некогда, только успевай прожарить верхнее, да иной раз простирнуть бельишко, бывает и нехватка чистого, так не в грязное же его, солдатика нашего, обряжать? И солдаты хитрят: один три раза подряд вымылся. Поймали. А он говорит, на всю войну, до победы намывался. Ну что с него взять?

Осторожно, чтобы не вызвать подозрения, Аля спросила:

— А Денис уже уехал?

— А я думаю, кто ж постель смял… Заезжал, значит? Хорошо, ключ оставляю на прежнем месте… Видела его? Божечка, так разминуться! И я ж чуяла, так спешила, и вот… — Маша затряслась от слез и тут же сама себя одернула: — От обиды это на незадачу, а роптать грех, жив-здоров, чего ж по теперешнему военному положению у судьбы просить?

— Пойдем, он тебе подарок оставил.

Увидев шаль, Маша от слез кинулась в смех. Радовалась:

— Не забыл… Как покупал, обо мне думал. Напишу в письме благодарность. — Она накинула платок на плечи: — Легкий, теплый, хотя и маркий. Так ведь подарок памятью дорог. Слушай, девонька, Денис говорил, где дислоцирует?

— Такое нельзя говорить. Но, возможно, на переформировании.

— Все-то мы, бабы, теперь знаем: переформирование, дислокацию, хоть счас фронтом командуй! — И, поглаживая шаль, спросила:

— Чего еще говорил?

— Ну, твою работу одобрил, рад был, что здорова. Про Толяню, про мою маму спрашивал. Бодрый. Мне пора на работу, — заторопилась Аля, не зная что еще сказать. Только бы Маша не столкнулась с Нюркой!

Домоуправшу словно подменили. Прибранная, веселая. Сидит в ЖЭКе вместе с дочерью, у которой из-за огромной шали видны только сияющие глаза.

— Жив, жив наш отец! — так и крикнула Людочка.

— Вчера хоронили, а сегодня воскрешение празднуем! Похоронка ошибочная. Человек выписался из госпиталя и записку нам принес, под ночь. Здесь он, в Москве! Я не утерпела, кинулась к мужу, — рассказала с лихорадочной поспешностью домоуправша. — Добилась, впустили к нему. А как же, показала похоронку! Живой! Ноги ему поранило, чужие санитары подобрали после боя, а ихние посчитали убитым или не нашли, кто их разберет. Кости целы, заживет. Я все не верю счастью такому…

Ошибка. Может, мама права была, там, в деревне, и сын той женщины тоже уцелел? Некоторое время Аля смотрела на счастливых женщин, потом вскочила:

— Я скоро вернусь!

Так бежала, что стало жарко. По Садово-Кудринской, к Патриаршим, мимо библиотеки, аптеки, «Коммунара», в свои ворота, прямо к третьему номеру.