Малая Пречистая

– Ну, мать честная, и придурки, – говорит дядя Саша. – Тьфу ты, зараза, напугал.

Поднялась тётя Луша с парника, ухватилась одной рукой за поясницу, другой – за голову. И говорит:

– Сразу давление подскочило. В избу пойду, лекарсва выпью… И валидолу… под язык-то… То аж в глазах вон потемнело.

– Лучше уж водки, – говорит дядя Саша. – Дома-то нет?

– Какая тебе водка!

– Не мне. Тебе. А мне-то чё… в парник не падал.

Ушла из огородника – не вижу тётю Лушу. В избе дверью, слышу, хлопнула.

Гриша Мунгалов. Остяк. Из вагончика своего выпал. Плашмя. Встал. Сначала – на четвереньки. Потом – на ноги. Высмотрел нас из-под ладони. Идёт в нашу сторону. На ногах-как на ободе. Кривые. Без спиц только.

Дом у него был, сгорел. Балок поставил рядом с пепелищем. В ём теперь проживат, как на заимке. Так сказал бы дядя Саша. Так иной раз и говорит: там, у яво, у Гришки, в зимовье, мол.

Пьяный Гриша. Месяц назад приобрёл в городе курточку. За десять рублей. По дешёвке. На радостях стал обмывать. Ну дык – удача-то такая. Вторую пенсию уже, до копейки, снёс Колотую. Тот, Колотуй-то, спиртом приторговывает. Не спирт – отрава. Деваться некуда, и пьют.

– Сё, – спрашивает Гриша, – за пальба? Или по-слысалось, приснилось? Во сне охотился как будто. На медведя.

– Но, – говорит дядя Саша. – На медведя… В штаны от страха-то не наложил?.. Медведь – шайтан, стрелять в яво нельзя… Хошь бы на белку. А то охотился он на медведя.

Глядит Гриша на Арынина – будто не узнаёт.

Миша уже в ограде скрылся.

– Десантник кобеля застрелил, – поясняет дядя Саша. – Оно и надо бы… кобель-то тот ещё – за курицами тока.

– Своёва? – спрашивает Гриша.

– А чьёва же? Ну не моёва ж.

– Еслив своёва-то, дык правильно. Давно следовало. Сыбко дряной был кобелиско, – говорит Гриша. – Пустокорм. Пустолай. Вот сапка выйдет из него путёвая. Как из ондатры.

– Ага. Из соболя, – говорит дядя Саша.

– Сносу не будет ей… и мастью модна. Секлетари, насяльство, носят.

Смотрит Гриша на дядю Сашу, признал его будто, и спрашивает:

– Арынин, как твоя фамилия?

– Арынин, – отвечает дядя Саша.

– А фамилия?

– Арынин, говорю тебе.

– Ну а фамилия?

– Да пошёл ты… привязался.

– Арынин, а Арынин, ты в Англии был?

– А кто меня там ждёт? Чё мне там делать? И я кого там не видал?

– Там наводнение. Людям помог бы… аглисянам.

– Да отвяжись ты… Прицепился. Вот уж заноза-то дак уж заноза.

– А выпить хос? – интересуется Гриша.

– Ачё, есь?

– А ты как думал! – говорит Гриша. – Я зэ куртоську купил тут выгодно, дык обмываю.

– Всем уж известно… во Вселенной.

– Серая. Савьётовая. Запасся на обмыв.

– Да ты яё уж месяц обмывать, она у тебя новее новой должна стать, – говорит дядя Саша.

– Не месяц. Два. Прозег её тут – гладить насял. Гладить-то взялся и уснул…

– Не мудрено… так дёшево досталась.

– Обслаг… Заплату уз поставил.

– А чё не в куртке-то? – спрашивает дядя Саша.

– Сохнет, – отвечает Гриша. – Постирал. Сол в ей, упал. От Колотуя.

– Упасть недолго… В такую сырось, уж и вовсе.

– Пойдём ко мне, – приглашает Гриша дядю Сашу. На меня после перевёл взгляд и говорит: – А ты, Серёга? Ты зэ ессо не обмывал.

– Нет, – говорю. – Работать надо.

– От работы кони дохнут, – говорит Гриша. Смеётся. Чайник так электрический вскипает: пых-пых. Зубов-то нет – кобыла выпердела. – Медведь пусть работает. У него сетыре лапы, а у нас две, и без когтёв. В одной руке долзна быть лозка, в другой – крузка. А по-другому – нет в зызни радости, тока – охота. Когда охотисся, и пить не надо. Я зэ остяк.

– Все это знают.

Отпрянул дядя Саша от изгороди. Вышел вскоре из ограды на улицу.

Выступает за ворота и тётя Луша. Руки в боки уткнула и говорит:

– Пчёл надо составлять, а он направился куда-то! Тока ещё не расфрантился.

– Ты погляди, погода-то, прынцэсса… Я ненадолго.

– И чё погода?.. Как погода. Ещё ревизию не делал… Скоро прояснит. Ветер вон – чуишь? А пчёл положено составить. Осенины, – говорит тётя Луша. – Старое бабье лето закончилось – пора.

– Обдует, обыгат – завтре и составлю. А сёдни злые есчё будут. Осердятся – покусают.

Пошли Гриша с дядей Сашей. Чуть не под ручку. Скрылись в Гришином балке. Дверь в нём была открыта – затянули.

– Холера, – говорит тётя Луша. – Покусают… Тебя, пьяницу, загрызть мало. Скормить мядведю… Может, тошшой-то што, дак есть такого не станет – побрезгат… Ну, тока пусь он мне заявится… Космы-то выдеру седые… Гуран несчастный.

Смотрит на меня тётя Луша, смеётся.

– А ты-то с ними не пошёл чё? – спрашивает.

– Да вот, дрова надо стаскать… успеть до снега.

– А чё уж снега ждёшь?

– На всякий случай.

– Люди вон делом занимаются, а мой… Приди вот тока, лихорадка. – Потыкала палкой в воздух – сердито. Стоит. В одной руке палка. Как посох. Другую – в бок себе уткнула. Не смотрит в сторону балка. Куда-то. Думает о чём-то – похоже.

В Городском краю показалась «Нива». Та, не та ли? Белая. Свернула с асфальта. Направилась в сторону Межника. Та, значит. Вряд ли охотники или рыбаки – хоть и пятница – не вёдро. Та – с этим бампером-то – как у танка. И ждал сегодня. Не было уже неделю. Обычно в это время дня. Туда на чём ещё, на «Ниве» только. Сердце колотится – она.