Малая Пречистая

– Туфли, – подсказывает Иван Карлович.

– Дак я и говорю, что… тухли… чёрт их… Мясом решил колхозишко в передовые вывести, – говорит Егор. – Закупил бычков, поместил их в загон, так, чтоб не развернуться было им в этом загоне, чтоб ни прилечь бычкам и ни присесть, и давай их комбикормом пичкать. А чё же без движенья-то!! Хошь до кого коснись, до человека хошь, дак, Господи, не приведи… Жрут да жрут, жрут да жрут. До того дожрались, такого весу набрали, что копыта у них поразъехались, а ноги – непривышные – у всех в коленках и переломились. Лежат, еле от ожирения дышат. А председатель – тот: кормов, мол, не жалеть – кормить, кормить, пусть, дескать, лёжа жрут, нам на них землю не пахать, мол, дрова и сено не возить. Распорядился, значит, и на заседание какое-то в край на целый месяц умотал. А скотникам чё, те, как им было велено, так и исполнили. До тех пор кормили, покуда кожа на быках, как на рассыпчатой картошке, не полопалась, а в трещинах черви не завелись. Один хрен, всё равно сдали. А потом это же мясо и выкупили со скидкой. И снова сдали. И опять выкупили. И опять сдали. И так до тех пор, пока и на самом деле в передовые не вышли и грамоту почётную от Молотова, Маленкова и Булганина с Кагановичем не получили, и письмо от них же – попросили производство мяса прекратить, в Москве, мол, некуда его уже девать, ну и Америка там начала маленько мандражировать. Вот что значит, Карлыч, грамотный-то человек, нашему мужику и в жизнь такое в голову бы не пришло, ну, мне вот… ни за что бы… Его потом какую-то область, говорят, отсталую приподнимать правительство назначило. Но. Такой хошь чё, пожалуй, приподымет – хошь и страну – и ту, наверное.

– Да-а, – говорит Иван Карлович. – А мясо-то, скорей всего, не в Москву, а куда-нибудь там в Африку отправили. Там же какой, писали, голод был – мор настоящий. Пол-Африки корова вроде языком слизнула. Там уж одно время и негров-то почти не оставалось, потом уж из Америки немного подвезли, так и те бы вскоре все позагибались, наверное, сами-то они работать не умеют, пляшут только да поют, если бы мясо наших яланских бычков туда не подоспело.

– Да-а, – говорит Егор. И думает: «Клюнул, нет ли, швабер, интересно?.. А чё-то кажется мне, получатся… но, правда, хрен бы его знал?» И сплюнул трижды – въяве, а не мысленно. И сказал вслух: – Ну, язва!.. Крошка какая-то попала, чё ли?..

– А ты мне с мясом, – говорит Иван Карлович, – историю одну, Егор, напомнил. Мы раньше на самом берегу Волги жили. А перед началом войны с отцом колбасы наделали, окороков накоптили и всё это на чердаке развесили – и красотища же! А тут нам – бац! – и – ультиматум: на сборы сутки – и сюда. А у меня там дружок, чуваш один, оставался, хороший парень, на пятёрки одни учился… так он писал мне после. В дом наш мужик поселился. Ну такой, писал чуваш, ленивый был. Чувствует, что вкусным пахнет, а на чердак ему лень было забраться. Лежит да лежит на нашей пуховой перине. И сапоги, наверное, не снимал, такая чушка. Лежит да слюни в подушку пускает. А к осени дожди зарядили. Колбаса и окорочка набухли от сырости, отяжелели, сорвались, потолок проломили – такая масса там! – и мужика того зашибло сразу насмерть.

– Да-а, – говорит Егор. – Ну а у нас вон, вишь, быки… с быками дело было… вот чё… Вот, чёрт, Карлыч, – говорит Егор, – а может, чё, а может, мы маленько это… может, ещё малёхо треснем?

– Давай, – с ходу, сгоряча-то, соглашается Иван Карлович.

– Дак… а у меня-то это всё… и было только, – говорит Егор, от неожиданности оробев; он и не думал, что так скоро всё решится; но тут же и хватает за рога быка – и говорит: – А у тебя, случайно, медовушки не найдётся? Так только, малость, чтобы посидеть… шибко уж хорошо тут у тебя… но, – говорит, – как на курорте, – и для надёжности уж добавляет: – Разве уж Эльза – та не разрешит?

Иван Карлович задумался, замешкался, после, повеселев вдруг, говорит:

– Ну ладно… может быть, чуть-чуть, – встаёт, идёт и на ходу роняет: – Нам Эльза что – нам Эльза не указ.

«У, рожа оккупантская, – думает, сплюнув, Егор. – Окорочка и колбаса. Да то да сё да ещё третье. А если бы винишка не принёс Егор, и медовухи хрен бы от тебя дождался… Ещё – ему там в голову придёт чё – и откажет… тьпу, тьпу, тьпу… счас медовухи-то бы ладно…»

Солнце в черёмухе, как малое дитя, играет. Воробьи за наличниками возятся – гнездятся. Кот сибирский вышел из ограды и упал на траву, задрав кверху лапы, – жирный.

«У-у, морда полицайская, – думает Егор про кота, – сам вроде наш, а служишь фрицам».

А тут уж и Иван Карлович поспешает с бидончиком. И до калитки лишь коснувшись, говорит: