Малахов курган

— Милые мои, что у нас было-то! — говорила Ольга. — Проклятой-то анафема Меншиков велел Сухарный завод прикрыть, печки взорвать порохом... Квашни разбили, противни в бухте утопили...

— А мы, милые, — перебивает Маринка, — из старых парусов чехлы для матрацев шили. Крестный Хонин велел отдать в госпиталь восемьсот новеньких коек. Он их для своих матросиков на корабль приготовил. Морской травой набивали — и то велел отдать, не пожалел. Раненые-то на голых каменных плитах валяются. Нашили мы матрацев, а что толку: в городе ни сена, ни соломы. Чистая беда!

В дом возвратилась из госпиталя печальная Хоня с заплаканными глазами.

— Девушка, да ты вся в крови! — всплеснула руками мать.

Веня кинулся было к Хоне и отшатнулся:

— Фу, как от тебя пахнет...

— Отойди, Веня, замараешься! — говорит Хоня устало. — Не знала, что в человеке столько крови есть!

— А доктора режут? — спрашивает Веня. — Отрезают ноги, руки?

— Отрезают, милый! — отвечает Хоня, снимая с себя замаранную в крови одежду.

— А если кого в голову — и голову отрезают?

Хоня покачала головой:

— Да как же, милый, человек может без головы быть? Подумай-ка!

— Ну да. А батенька про Меншикова сказывал, что он голову потерял!..

Анна и Маринка смеются. Не может удержать улыбки и Хоня. Только с лица Наташи не сходит печаль.

— Вот ты какая! — с укором говорит Наташе брат. — У всех новости, а у тебя ничего нет. Коли Стрёма не пришел, у тебя в голове пусто!

— Верно, милый, — со вздохом соглашается Наташа.

Веня уже забыл, что надо идти смотреть на затопление кораблей.

Упав на стол головой, он засыпает. Хорошо быть солдатом! Пуля вжик! — в голову. Приходит доктор — раз! — голову напрочь, и лети на небо... Вене сделалось жутко, хочет бежать от доктора, а ноги не сдвинуть с места.

— Что же это он, опять заснул? Пойдешь ты или нет?

Веня встрепенулся:

— Пойду, пойду. Ишь вы какие, без меня хотели уйти! Я и не думал спать!

В толпе

— Куда бежишь? Если ты убежишь, мы тебя не возьмем! — грозит Вене маменька, запирая дом на замок.

Веня прекрасно понимает, что если он убежит, то уж не взять его никак не смогут, но ему немножко страшно ночью при луне, и он примиренно советует матери:

— А вы меня за обе руки возьмите. Да крепче держите, и я не убегу... Вот так!

Ольга берет Веню за левую руку, мать — за правую. Дорога идет под гору... Молчаливые люди обгоняют семью Могученко. И внизу видно — от Пересыпи к мостику идет народ.

— Да что вы так тихо идете! — Веня тянет мать и сестру. — Я бы один так и полетел!

Ольга и мать подхватывают Веню под мышки и бегут. И уж Веня не достает земли, болтает в воздухе ногами и визжит от восторга. Добежали до мостика через Южную бухту. Поставили Веню на ноги. Он кричит назад сестрам:

— Чего вы отстали! Ноги, что ли, отнялись? Глядите, весь народ бежит!

На мостике, однако, бежать нельзя — столько народу, и все на ту сторону. И на той стороне люди все идут в одном направлении — к Николаевской батарее.

Мимо старого адмиралтейства и корабельных сараев в торопливом потоке людей Могученки идут, куда стремится весь севастопольский народ. Уже рассветает...

Веня привык днем встречать на улицах больше всего солдат и моряков. А нынче ночью народ совсем другой. Кое-где в толпе на берегу Большой бухты мелькают офицерские фуражки. Кучкой стоят, не мешаясь с толпой, чубатые донские казаки. И солдат порядочно, но больше всего простого народа: мастеровые доков, кузнецы, маляры, корабельные плотники, оружейники; дрягили адмиралтейских складов; портняжки армейских и флотских швален; рыбаки; извозчики в шальварах и камзолах, шитых золотом; чабаны в кожаных куртках, с ножами на ременном кушаке; лавочники; слуги и конюхи офицеров; уличные разносчики. И, что совсем необычно, очень много женщин в толпе.

В Севастополе из сорока двух тысяч жителей насчитывалось всего семь тысяч женщин. А здесь, в толпах народа по обеим сторонам Южной бухты, и на Павловском мыску, и у Николаевской батареи, женщин было куда больше, чем мужчин. Наверное, сюда пришли, не глядя на ночь, все жены моряков, дочери, девушки, даже девчонки.

Седые чопорные барыни, которым на улицах днем все уступают дорогу, жмутся в толпе матросок.

Яркими пятнами выделяются молодые крестьянки в расшитых золотом кисейных шарфах и пестрых шалях.

Крутые скаты берега позволяют видеть всем, что делается на рейде, но все-таки народ теснится к берегу, напирая на тех, кто заранее захватил места на камнях и каменных стенках набережных. Толпа теснила их, угрожая свалить в воду.

Холодная, почти морозная ночь побудила сбитенщиков раньше времени, не по сезону, заправить свои самовары. Сбитенщики расхаживали в толпе, покрикивая: «Сторонись, обварю!» — и помахивали связками баранок. У каждого сбитенщика половина пояса спереди деревянная, с гнездами для стаканов. Самовары парили и чадили угаром, а сбитенщики нахваливали свой напиток, громко распевая:

Кипит кипяток,

Припарит животок.

Кто сбитень выпиват,

Постоянно здрав быват.

Народ томился жаждой — сбитенщики торговали хорошо.