Мальчик Джим

Бейсбольный мячик в руке дяди Зино едва виден; кольцо дымка, тень. Леса с той стороны пастбища уже потемнели, заснули. И лишь память подсказывает, что между ними течет, извиваясь, река. Дядя Зино аккуратно бросает мяч в направлении мальчика, который не видит мяча до тех пор, пока тот не описывает арку над темной полосой деревьев, зависая на какой-то момент, словно затмение на отливающем слабым светом небе. У мальчика устали руки. Он отбивает мяч изо всех сил. Бита и мяч едва соприкасаются. Мяч падает на землю у ног мальчика. Мальчик перехватывает биту левой рукой, поднимает мяч правой и опять бросает его дяде Зино.

– Я почти каждый раз его отбивал, – говорит мальчик.

– Баттер, баттер, баттер, баттер[4], – закричал дядя Эл.

– «Что говоришь ты, что говоришь, что говоришь», – распевал дядя Корэн старинную песенку бейсболистов. Дяди поют для мальчика. Он никогда не слышал ничего прекраснее. Ему не хочется, чтобы это кончалось.

– Ладно, Док, – говорит дядя Зино, – еще один мяч. Смотри!

Книга II. Джим уезжает из дома

Океан

Джим и дядя Эл не отправлялись в путешествие до тех пор, пока после ужина жара наконец спала и вечерний воздух пообещал превратить путешествие из трудного – в полное удовольствий. Джим не знал, куда они едут, знал только, что очень далеко. Мама завернула им в вощеную бумагу дюжину бутербродов с ветчиной и приготовила бутылку с водой – целый галлон[5]. За сиденьем грузовика лежал бумажный пакет с парой сменного белья, парой носков и чистой рубашкой для Джима. Дядя Эл заполнил два термоса горячим кофе, а в карман положил пистолет дяди Корэна. Именно пистолет был подтверждением того, что путешествие предстоит серьезное. Обычно он просто лежал в лавке, в ящичке для денег, и появлялся, как редкая и опасная птица, только когда одному из дядей нужно было застрелить змею.

Дядя Эл лишь сказал, что они едут навестить какого-то человека, чтобы выяснить что-то про собаку. Джим знал по собственному опыту, что это не настоящая цель, никакой собаки вовсе и не было, но против таинственной поездки он не возражал. Мальчик никогда раньше не выезжал из Элисвилла дальше тридцати миль ни в каком направлении и считал, что, куда бы ни завела их дорога, ему везде будет интересно посмотреть новые места.

Спустя час после отъезда из дома дорога привела их в Шелби. Для Джима это была та граница на востоке, за которой начинался новый для него мир. Он дважды уже побывал в Шелби и теперь опять видел превосходство этого города во всех отношениях. Шелби отличался от Элисвилла своими мощеными улицами, большими крашеными домами с зелеными лужайками, проглядывающими через прохладную тень старых деревьев. В центре города Джима удивило большое количество магазинов, которые, несмотря на темневшее небо, еще работали. Когда они объехали здание суда, он приметил открытые двери и полированные прилавки кафе, торгующих содовой. Представить, что он сидит в таком кафе, Джиму было так же сложно, как представить себя в доме самого короля, и он не просил дядю Эла остановиться.

Когда они опять оказались за городской чертой, среди рыжих холмов, на пути им встретитлся указатель «На Шарлотт». Как-то раз, в один из субботних дней, перед тем как мама Джима вышла замуж за его папу, дядя Зино возил ее сюда. Она тогда купила себе платье в универмаге. Ездила там на лифтах. Тогда ее чуть не сбил трамвай, цеплявшийся за провода наверху и разбрасывавший блестящие электрические искры. Историю о мамином путешествии в Шарлотт мальчик слушал не один раз.

Джим согнулся, чтобы теплый ветер, со свистом врывавшийся в открытое окно, дул ему прямо в лицо. Когда он закрывал один глаз, черная линия, проходившая по краю шоссе, исчезала за передним крылом автомобиля, как будто шина внизу скручивала ее, как веревку. Когда мальчик высовывал голову из окна и смотрел назад, он видел, как эта линия аккуратно разворачивается за ними следом, отмечая пройденный путь. По ней они смогут найти обратную дорогу.

Маленькие, ухоженные фермы, очень похожие на те, среди которых вырос Джим, расположились по обе стороны от шоссе. Они походили на незнакомцев, чьи лица кого-то напоминают. Фермерские дома были некрашеные, поднимались от земли на опорах из красного кирпича. В задней части дома только одно окно освещалось тусклым светом керосиновой лампы. Черные струйки дыма кольцами выходили из труб и, исчезая в темнеющем небе, говорили о готовящейся еде. Джим знал, что люди, которые живут в этих домах, садятся сейчас за ужин и говорят о том, как прошел день. Они работали на хлопковых полях, мимо которых они с дядей Элом проезжали. Джим изучающе разглядывал фермы. Каждая из них – как аванпост перед движущейся границей.