Столы в столовой сдвинули в сторону, как обычно делали, готовясь к концертам и спектаклям.
Но на этот раз в центре не было сцены, где выступали актеры и музыканты из Парижа. Там устроили подобие зала суда. Даже стулья стояли не полукругом, а рядами. С одной стороны расселись Интеллектуалы, включая их предводителя, мальчика по имени Менаше Кляйн, и Эли. Там же расположились и те, кто не принадлежал к их компании, мальчики из разных стран, кроме Польши. Они шептались между собой о том, что Густава надо выдать французской полиции, потому что он преступник, убийца. Мало того, он социалист, а во Франции, с ее историей демократии, социалистов не любят. Я шепнул Абе, что, надеюсь, на той стороне не знают про Ральфа. С польской стороны сидели сторонники Густава, утверждавшие, что остались в живых только благодаря ему и его подпольной сети. Я сидел со своей компанией и другими мальчиками из Польши.
Густав сел в центре длинного обеденного стола. В Бухенвальде его, как большинство заключенных, побрили наголо. Но сейчас волосы у него отросли почти до плеч, и меня шокировал их цвет, ярко-рыжий. Рядом с ним сидела мадам Минк, предложившая устроить такой открытый суд, а с другой стороны какой-то человек из OSE, которого я раньше не видел.
Мадам Минк открыла процесс, заговорив о Януше Корчаке, польском еврее, детском писателе и философе, который печатался под именем Генрик Гольдшмит. Многие поляки в комнате, включая Салека, закивали. Салек наклонился к нам и сказал, что этого человека еще называли пан Доктор или мистер Доктор. Пан Доктор вел на радио программу и отстаивал права детей. Он выступал против телесных наказаний, широко распространенных в польских семьях, сообщил Салек. Мадам Минк рассказывала, что, по мнению пана Доктора, дети правильно развиваются, когда могут свободно играть и выражать свои чувства, когда их принимают всерьез, поддерживают и любят. Он основал детский дом в варшавском гетто. И хотя пан Доктор мог попросить убежища, он остался с детьми, когда их одними из первых эсэсовцы схватили и отправили на смерть в Аушвиц-Биркенау. Эту часть истории я знал от Якова. Он говорил, что, по слухам, эти дети шли к железнодорожному вокзалу в своей лучшей одежде и с голубыми рюкзаками, в которых лежали их любимые игрушки или книги. Пан Доктор сказал им, что они уезжают из страны и будут очень счастливы, хотя и знал, что их ожидает. До последней минуты, до самой газовой камеры, пан Доктор веселил их и смешил. Мадам Минк объяснила, что идея процесса над Густавом основана на философии пана Доктора – нам дают свободу, чтобы мы сами решили, какова была его роль в Бухенвальде и стоит ли оставлять его у нас.
Процесс, или трибунал, как его назвали некоторые мальчики, следовало вести в определенном порядке, поэтому один из старших поляков возглавил прения с нашей стороны, а один из Интеллектуалов – оппозицию. Его сторона, назовем ее обвинением, выступила первой, подчеркнув, что в Бухенвальде, когда у заключенных появлялись дополнительные одеяла, перчатки, продукты, посылки из Красного Креста, носки и ботинки, Густав отдавал их польским детям, даже если детям из других стран они были нужнее. Густав выгонял детей других национальностей из очереди за едой, чтобы поляки получили ее первыми. Интеллектуалы напирали на то, что работа Густава в Бухенвальде, где он занимался защитой заключенных, состояла в убийстве тех, кто сотрудничал с нацистами, входил в еврейскую полицию или охрану гетто, либо жестоко обращался с другими евреями. После того, как первый мальчик высказался, остальные добавили свои показания, а один даже рассказал, что присутствовал при таком убийстве – человека задушили подушкой.