Мальчик, которого стерли

«Теперь я забыл, каково быть собой, — напишет еще один. — Как я вообще поступал до экс-гей-терапии? Когда я пытаюсь вспомнить, все время кажется, что я ошибаюсь. Они сумели это сделать. Они заставили меня сомневаться в моем здравом рассудке».

«Я больше даже не разговариваю со своей семьей, — напишет одна женщина. — Они все еще считают, что мне нужна дальнейшая терапия. Думаю, скорее они хотели бы увидеть меня мертвой».

Хор голосов будет нарастать с каждым годом, раскрывая десятилетия боли, потерянные десятилетия, разорванные семьи, обрушенные отношения, потому что люди вне экс-гей-мира никогда не смогут понять, через что мы, пациенты, прошли. На сайте «За пределами экс-гейства», посвященном обозрениям тех, кто пережил экс-гей-терапию, юзеры в мучительных подробностях описывают длительные эффекты компенсирующей терапии.

«Она превратила сексуальность из части моей жизни в центральную часть моей жизни; все вращалось вокруг нее, моего страха перед ней и перед разоблачением».

«Множественные попытки самоубийства, две госпитализации в психиатрию. Диагноз — тяжелое биполярное расстройство 2 типа и умеренный ПТСР, множество докторов в двух разных штатах. Экс-гей-терапевт сказал мне, что симптомы этих болезней были причинены моим «сексуальным смятением».

«Одиннадцать лет спустя я все еще иногда испытываю тошноту, когда трогаю другого мужчину. Трудно (может быть, невозможно?) поддерживать длительные сексуальные отношения».

«Я действительно потерял связь с собой на все эти годы, потому что так старался быть кем-то еще. Теперь мне приносит смятение почти все — Бог, вера, где мое место в мире, куда мне идти отсюда. Я потерял друзей. Я часто чувствую безнадежность. Я пытаюсь вернуть свою жизнь в колею».

Я открою рабочую тетрадь ЛВД, прочитаю несколько предложений и почувствую застарелый стыд, окатывающий меня, и я не смогу уже сосредоточиться. Снова голос Смида поглотит мой собственный голос, прежде чем у меня найдется возможность что-то сказать. Я встану лицом к лицу с сомнением, я не буду доверять своим воспоминаниям, я буду проводить часы, пытаясь реконструировать сцены, настолько переполненные эмоциями, что пришпилить их на булавку покажется невозможным. Я буду звонить матери, спрашивая о подробностях, сидеть с ней за столом и записывать ее слова, и почти каждый раз кто-нибудь из нас под конец окажется в слезах. Мама будет просить прощения снова и снова. Я буду пытаться утешать ее, но мне не удастся, потому что все это действительно было так же ужасно, как мы помним, и потому что это никогда не пройдет по-настоящему, мы никогда не будем в полном порядке. Наша семья никогда не будет такой, какой была бы без этого.

И Бог. Я не буду взывать к Богу ни на каком этапе во время этой борьбы длиной в десятилетия. Не потому, что мне хочется держать Бога подальше от своей жизни, но потому, что больше в ней нет Его голоса. То, что случилось со мной, сделало невозможным разговор с Богом, веру в ту Его версию, которая не была бы отягощена отвращением к себе. Мои экс-гей терапевты отняли у меня Бога, и, сколько бы различных церквей я ни посещал, я буду чувствовать ту же мертвую тяжесть в груди. Я буду чувствовать боль от того, что глубокая любовь теперь отсутствует в моей жизни. Я продолжу экспериментировать с различными течениями, различными религиями. Я буду продолжать поиски. И даже если я больше не верю в ад, я буду продолжать бороться со страхом перед ним. Может быть, однажды я снова услышу Его голос. Может быть, нет. Это печаль, с которой я имею дело ежедневно.

Однажды, когда мы уже будем думать, что основная часть боли миновала, мама позвонит, чтобы сообщить мне: декан из нашей прежней церкви отказался пригласить моего отца проповедовать на бдении, потому что какой-то человек встал на церковном собрании с протестом, что сын моего отца, «открытый гомосексуал», — это знак духовного упущения в служении моего отца. Мои родители скажут мне, что, если я напишу эту книгу, мой отец рискует потерять свой пасторский пост. Грехи отца. Каждый шаг на моем пути будет напоминанием об экс-гей идеологии. Каждый шаг на моем пути будет непосредственной угрозой моему отцу.

Спустя годы я позвоню отцу однажды утром и дам ему знать, что эта книга — именно та книга, которую я должен написать, что я не приду в порядок, если наконец не напишу ее, что я не буду знать, кто я такой, пока не закончу ее.

— Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, — скажет мой отец, в его голосе будет тяжесть всего, от чего он отказывается. — Это правда.

И я поверю ему.

Благодарности

Я начал с желания описывать только вымысел, и, если бы не поощрение многих моих собратьев по перу в университете Северной Каролины, Уилмингтонская магистратура изящных искусств, эти мемуары не стали бы возможными. Огромное спасибо Ане Алварес и всему персоналу Издательской лаборатории университета Северной Каролины, всем замечательным писателям и учителям, которые помогали мне в мастерской с первыми двумя главами этой книги, особенно Филиппу Джерарду и Нине де Грамон.