Мальчик, которому не больно

Но ведь гости. Надо принимать, учила Бабушка. О чём-то говорить.

— Проходите, — сказал я каким-то противным, писклявым, совсем не моим голосом.

Парни прошли, сели на стулья возле стенки. Оба какие-то похожие. Только один повыше другого. Похоже, братья.

— Лебеди мы, — сказал тот, что постарше. — Я Серёга. Он Петруха.

— В каком смысле — Лебеди? — спросил я. — Фамилия такая?

— Фамилия Лебедевы, — пояснил младший, — а зовемся Лебедями. Так проще выражаться.

— Вроде кликухи, — объяснил старший, Серёга.

— А у тебя есть кликуха? — спросил Пётр.

Я пожал плечами. Кто бы мог дать мне кликуху, если я тут один всю жизнь лежу, не считая бессчётных больниц.

— Ну давай, ты будешь, э-э, — задумался Сёрега, — Безногий.

— Ты чо? — толкнул его Петруха локтем. — Маманя тебе выдаст!

— Ну не Псих же! Видишь, он нормалёк, не то что тот, у которого мы тогда были!

— Тот Псих! — согласился Петруха.

— Ну! А этот просто Безногий. Ноги у него не ходят, вишь. Но с головой всё в порядке.

Меня охватил какой-то озноб от этого обсуждения. В первый раз обо мне при мне говорили как об отсутствующем.

— Ты чё, пацан? — снова спросил старший. — Помираешь? Худо тебе?

Я молчал. Не знал, что ответить, и поглубже натягивал одеяло. Уже до подбородка натянул. Как с ними разговаривать? Скорее бы ушли!

— Да нет! — проговорил я, похоже, совсем жалобно.

— Ну что ты к нему пристал? — спросил Петруха брата, пихая его локтем в бок. — Ничё он не помирает! Просто ходить не может! Мало ли какие болезни у людей бывают.

— А я — чё? — удивился старший. — Я ничё! Пусть живет. Мне не жалко!

Только, может быть, сейчас я разглядел их повнимательнее. Оба в серых пуловерчиках, рубашечьи воротники навыпуск. Джинсики и кроссовки с одного прилавка. Да и сам-то они — из одной печки пирожки: румяные, со светлыми чёлочками. Пока улыбаются — ничего. Но если их разозлить, наверное, выйдут чистые хулиганы.

У хулиганов не было условий показать свои способности. Где тут разгуляешься? Комната о двух окнах, кровать, на которой я лежу, коврик. Ну там зеркало на стене и под ним целый склад разных мишек, мышек, обезьянок, собак, лягушек и всякого другого неживого зверья.

Братья будто только их заметили. Ринулись, словно малыши. Стали за собак рычать, за кошек мяукать, за лягушек квакать. И хлопать ими друг о друга. Изо всех сил. Война началась.

Сначала они просто лупились игрушками, потом стали их расшвыривать, и я сначала попробовал смеяться, чтобы разделить их радость. Но весело-то мне совершенно не было.

А мой смех, похоже, их ободрил, и они стали игрушками кидаться. Слоник зацепил абажур и закачал лампу надо мной — она летала с каким-то опасным звуком. Наверное, угрожала упасть. Но Серёгу и Петруху это совершенно не трогало. Они раскидали мое игрушечное царство во все углы. Кто-то из моих любимцев даже на шкаф залетел. Кажется, это был розовый поросёнок.

Пару раз досталось мне. Один раз слегка. Лёгким касанием зацепил меня серый плюшевый конёк-горбунок, не очень-то большого размера и веса. А вот маленький, но твёрдый лягушонок врезался прямо в глаз, и я невольно вскрикнул.

Дверь растворилась, на пороге была Бабушка. Вид у неё был совершенно ошеломлённый. Не привыкла она к таким детским шалостям.

Но Бабушка оставалась философской даже в таком положении.

Она мельком взглянула на развал и воскликнула:

— Ну что это за Батрахомиомахия!

Я, слегка ошарашенный боем прихожих братков и чуточку контуженный лягушонком, понял, что Бабушка обозвала братьев мафией.

Однако, еще до наступления сумерек, после того как Бабушка сложила моё царство в прежнем порядке, выяснилось, что Батрахомиомахия — это война мышей и лягушек. Была такая поэма. Её ещё в Древней Греции сочинили.

Я подумал-подумал и перед сном прочитал Бабушке такие стихи:

Явились два братушки, смешали все игрушки,
Как мыши и лягушки на греческой войнушке.

Она долго хохотала. Так что тот психопатический визит закончился не так Уж страшно.

Рассуждения

Однажды весенним вечером мы собрались погулять во дворе. Я — покататься на своём электромобиле, а Папа с Бабушкой просто походить. Или только постоять.

Но оказалось, что гулять нельзя.

Прошел мелкий, но тёплый дождь, и кто бы, вы думали выбрался погулять раньше нас? Червячки!

Их были десятки! А может, сотни! Розовые, тонкие и толстые, уже, похоже, немолодые — все они растянулись на асфальте. И нежились, растягиваясь от удовольствия.

Дождик продолжал моросить, и они наслаждались, едва шевелясь. Никуда не ползли, не торопились, не собирались исчезать.

И тут Бабушка с выражением проговорила:

— А вы на земле проживаете, как черви слепые живут — ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас не споют.

— Это ты про нас говоришь? — спросил я Бабушку.

Она рассмеялась, крикнула:

— Нет!

И сделала невероятное.

Она стала наклоняться и собирать червяков. Прямо рукой. Я даже закричал, за неё испугавшись. Ну может быть, удивившись.

Она выпрямилась и ответила на мой испуг: