Мальчик, который нарисовал Освенцим

Одним из самых масштабных акций неповиновения стала бомба, заложенная на широко разрекламированной антисоветской выставке. За этим последовали массовые аресты, и поговаривали, будто это была спланированная властями акция, точно такая же, как пожар в Рейхстаге 1933 года, который нацисты использовали в качестве предлога для закручивания гаек и многочисленных арестов.

К концу 1942 года депортация берлинских евреев достигла невиданных масштабов. Ходили слухи, что большинство поездов отправляются в польский город Люблин. Друзей и соседей оставалось все меньше, а мы с мамой жили в тревожном ожидании стука в дверь.

Время от времени я помогал в пекарне на Гренадирштрассе. И всякий раз, когда туда поступал заказ на большую партию хлеба, я понимал, что грядет очередная депортация.

Во время работы в пекарне я узнал трущобы Александерплац. Цыгане и евреи существовали бок о бок в согласии, если не считать пьяных драк, нередких для этого района. Они жили в крайней бедности и тесноте, и все же цыгане, достигшие совершеннолетия, призывались на службу в вермахт для защиты отечества.

В квартире на Шпеерштрассе мы остались одни. Комнаты всех остальных жильцов гестапо уже опечатало. Все картины и коллекции марок, представлявшие ценность, попали в руки к нацистам. Пожилая пара с другого этажа пыталась выменять зарубежную недвижимость на освобождение от депортации. Но у них ничего не вышло.

По инструкции, прежде чем опечатать квартиру, нужно было вынести из нее все продукты питания. На одной из черных лестниц так и остался лежать огромный кусок сыра с черного рынка. Его владелец до последнего держался за все свое имущество.

Маму призвали на фабрику по сбору крошечных катушек для спидометров. Работать ей разрешалось только в ночные смены, поэтому мне пришлось привыкать все вечера проводить в одиночестве в пустой квартире. Затяжные и почти ежедневные авианалеты только усугубили положение. Но идти мне было некуда. Евреев в бомбоубежища больше не пускали. Даже когда к нам на задний двор со свистом упала и взорвалась зажигательная бомба, я дрожал, был напуган, но остался на месте.

Однако эпизод с бомбой был скорее исключением из правила, потому что заточение мое протекало довольно однообразно. Я читал, готовил скромный ужин, убирался и время от времени подумывал о том, чтобы ограбить пустующие соседские квартиры. Деньги, вырученные от продажи ковра или картины, которых уже никто не хватится, могли существенно облегчить наши финансовые трудности. А это означало бы меньше переработок для мамы, сытную еду и какое-никакое развлечение.

Глава 4 Ликвидация

1943

С последней зарей февраля 1943 года началась тотальная ликвидация остатков еврейской общины Берлина. Ее представителей из других районов и окраин уже либо переселили в столицу, либо депортировали, поэтому начавшаяся операция означала конец немецкого еврейства. Из-за наплыва «добровольцев» с востока работы на важных военных предприятиях стало меньше, и поводом для отсрочки она послужить уже не могла.

Каждый второй еврей по документам уже сменил место жительства на Люблин, Ригу или Терезиенштадт.

Последняя операция по зачистке началась с оцепления улиц и проставления галочек напротив фамилий в списках гестапо. Оставался только небольшой штат сотрудников для еврейской больницы, продовольственного центра и кладбища, чтобы они могли завершить все дела. Специальные подкрепления отрядов СС и грузовики стянулись в Берлин для большой финальной облавы. За разработкой и исполнением плана внимательно следило печально известное Командование СС Австрии, офицеры которого уже отрепетировали все на венских евреях.

…Мы выпрямились и замерли от внезапного громкого стука в дверь. Он не сулил ничего хорошего. Мысленно мы умоляли его затихнуть, но он все продолжался, только вскоре к нему добавились оскорбления. Бежать через черный ход было бесполезно. Пока я шумно хлопал крышками мусорных баков, чтобы история о том, будто мы спускались выбросить мусор казалась правдоподобной, мама открыла дверь.

Ворвавшийся в квартиру офицер СС ударил меня в челюсть. Лица его я не видел, зато слышал зверское рычание. За неповиновение приказу держать все окна в доме закрытыми офицер еще несколько раз сильно меня припечатал. Это была моя первая встреча с эсэсовцами, и никогда прежде уши и лицо у меня не болели так сильно.

Ключи у нас забрали, квартиру опечатали, и мы с мамой, спотыкаясь, медленно спустились по лестнице. Внизу уже ждал грузовик, а каждый из нас тащил по тяжелому чемодану.

– Heraus, schnell, schnell![20] – яростно гудело позади нас эхо.

Нам предстояла долгая изматывающая поездка в поисках новых жертв. Пожилых людей, которые едва могли нести самих себя, не говоря уже о багаже, тащили по тротуару и грубо заталкивали в грузовик. Дети на улицах плевались в них. Остальные зрители, онемевшие от смеси удивления, стыда и злобы, провожали нас взглядом.