Мальчик, который нарисовал Освенцим

Не прошло и четырех часов, как нас опять собрали на дороге. Не желая обременять себя предметами, которые все равно не спасли бы мне жизнь, я оставил одеяла на ферме. Из всей провизии, которой должно было хватить на неделю, осталась только буханка ржаного хлеба. Я взял ее подмышку, потому что пальцы в конец онемели от холода.

Колонна окончательно распалась. Вместо нее по проселочной дороге брели отдельные группы: одни шли быстро, другие медленно. Если охранник попадался порядочный, то он разрешал отстающим примкнуть к группе, которая шла следом. Но чаще всего отставшие превращались в безмолвные бугры на обочине дороги. Все старались идти рядом с «хорошими» охранниками. Если солдат и правда был хорошим, то он периодически выкрикивал:

– Вперед. Осталось всего несколько километров, теперь уже глупо сдаваться. Я тоже устал, но мы должны пройти весь путь до конца.

Но таких было мало. Большинство эсэсовцев, несмотря на частые привалы и все то количество еды, которое у них при себе было, вовсю жалели себя любимых. Похоже, жалость к себе в Германии превратилась в добродетель. Но что еще хуже, они заставляли нас нести их рюкзаки.

– Мальчик, пойди сюда, – командовали они. – Понеси-ка мой рюкзак, а то мне тяжело.

С нами шли старики и больные, которые тоже просили о помощи. У меня самого ноги страшно болели и покрылись мозолями, но я не мог им отказать. Кто-то постоянно опирался на мое плечо, это стало обычным делом. К сожалению, когда я просил кого-нибудь меня заменить, мой голос звучал не слишком убедительно, и желающих поддержать слабых не находилось.

Темнота, наступившая со второй ночью долгого марша, стерла наш возраст, национальность и положение. Отныне мы были похожими на скелеты фигурами, которые брели сквозь холодную ночь.

Ледяной дождь и снег били нам в лицо. Мы хотели есть, но наши пальцы так занемели, что взять хлеб, лежавший в карманах, было просто невозможно. Примерно в полночь мы вышли к погосту. Кладбища не наводили на меня ужас. Двумя годами ранее, когда мне еще не исполнилось тринадцать, я копал могилы и бродил среди надгробий после захода солнца. А это заброшенное место упокоения тем более не привлечет внимание призраков, подумал я. Если там и были призраки, то они шли среди нас. Я огляделся. Казалось, со всех сторон меня окружают сотни, тысячи бесплотных теней.

Но тут произошло нечто потрясающее. Внезапно из-за леса, что рос на востоке, в небо взметнулись десятки огненных стрел. Они взлетали и падали. Кто-то прокричал:

– Катюша!

Уже после мы узнали, что видели начало наступления русских, которое закончилось окружением Бреслау.

«Катюша», советская реактивная система залпового огня, была нам хорошо знакома. Мы столько раз слышали песню про нее, что она уже стала для нас символом победы. Наши губы были плотно сомкнуты, чтобы удержать хоть немного тепла, но я вспомнил мелодию той песни – она поднялась из глубин души, где теплилась надежда. «Мы идем вместе с Катюшей. Удачи тебе, Катюша!» Это не сон. Они уже близко.

И спустя полчаса небо слева от нас пылало от ракет. Они достигли наших сердец и разожгли в них новую уверенность. У нас открылось второе дыхание.

– Соберись, товарищ, – подбадривали мы друг друга, – освобождение уже совсем близко.

Группа из двух десятков женщин в сопровождении охраны свернула за кусты на тропинку, ведущую к лесу, из-за которого в небо взлетали ракеты. Наш охранник заметил их и крикнул через все поле:

– Эй, ты куда ведешь этих красавиц?

– Не волнуйся, я знаю этот район, – послушалось в ответ, – не потеряемся. Мы просто пойдем короткой дорогой и придем туда быстрее.

Я так и не узнал, какое такое «туда» он имел в виду. Но рассудив, на что это было похоже, я пожелал им удачи.

Отношение к нам охранников начало стремительно меняться. Они стали повторять, что нам осталось только дойти до поезда, а уже на нем нас эвакуируют дальше на запад.

Теперь на сани, в которых перевозили личные вещи охранников, стали сажать слабых. Узники, чьи ноги отказывались двигаться, укладывали на деревянные доски, которые тянули по снегу.

В конце концов мы дошли до железнодорожной станции. Ослепленные яркими огнями, что освещали пути, мы медленно прошли мимо черного закопчённого паровоза. Он стоял и выпускал пар. Машинист высунулся из кабины и прокричал с сильным польским акцентом:

– Ничего не будет, пути отрезаны. Поезда опаздывают уже на несколько часов.

«Катюши» были способны не только на завораживающий фейерверк.

Мы прошли до города Плес, где когда-то жил мой прадед. На рыночной площади у фонтана нам повстречалась группа женщин из Биркенау, они переводили дух после долгого перехода. Мы хотели последовать их примеру, но нам было приказано двигаться дальше. Город спал, двери и окна были закрыты деревянными досками. Мы прошли по темным, узким, вымощенным брусчаткой улочкам никем не замеченные. Только собаки проявили к нам интерес и облаяли.

Чем дальше мы шли, тем сильнее менялся ландшафт и больше угольных шахт появлялось вокруг. Мы были в Верхней Силезии.