Мальчик, который нарисовал Освенцим

Наши койки – то немногое, что мы действительно могли назвать своим, тоже останутся позади. На их деревянных каркасах мы вырезали свои имена с номерами. Сколько вечеров я пролежал на соломенном матрасе, с трудом разбирая едва заметную хронику тех, кто спал там до меня. Больше не будет коек, теперь в нашем распоряжении только два свернутых одеяла, крест на крест накинутых на плечи, чтобы укрыться и предаться мечтам.

Последовали еще несколько часов ожидания в очереди. Я потерял из виду друзей, тех, чьего общества желал больше всего. У ворот, окруженные охраной с примкнутыми штыками, стояли грузовики с провизией. Всем выдали по две буханки хлеба (восьмидневный паек) и банку тушенки. Каждому третьему выдавали полкило маргарина. Предполагалось, что они поделятся с остальными, но большинство схватили заветное сокровище и как сквозь землю провалились. Некоторые узники, во что бы то ни стало вознамерившиеся получить свою законную долю маргарина, угрожали тем, у кого он был, и кого, казалось, легко напугать.

Уже стемнело, когда я, в восемьсот какой-то раз прошел через ворота Освенцима, но тем январским вечером 1945 года я покинул его навсегда. Мы прошли мимо охранников с тяжелыми пулеметами. В лицах не читалось сочувствия. Я в последний раз маршировал по необъятной территории Освенцима.

Затем к колонне, которая медленно двигалась по ночной сельской дороге, присоединились женщины из Биркенау. Их почти невозможно было узнать, они выглядели такими постаревшими.

– Вот ты где, – за спиной у меня сказал кто-то.

– Я же говорил. Идти, должно быть, недалеко. Иначе зачем они потащили бы стариков вместе со всеми, – подхватил разговор второй.

– Должно быть, они перегоняют нас в другой лагерь, – возразил кто-то третий. – Кто знает, столько еще таких Освенцимов успели понастроить.

Взошла луна. Мы шагали по дороге, которая тянулась вдоль Солы. Справа, слева, спереди шла охрана.

Свобода осталось лишь мечтой. Да, она пришла в Освенцим. Но не за нами.

Часть четвертая

Глава 14 Бегство от свободы

Колонна узников казалось бесконечной. Она ползла по дороге, а из подлагерей Освенцима в нее вливались все новые и новые участники. На каждом перекрестке нас ждало подкрепление.

Мы шли без остановки: впереди молодые и легконогие, а в хвосте – старые и медлительные. Когда мы вышли из Освенцима, все двигались в колоннах. А теперь мы разбрелись вдоль дороги, словно слабое, измученное стадо.

В полях по обе стороны от колонны время от времени проглядывали одинокие бугорки. Я и прежде замечал эти вехи, но только теперь, в тусклом свете луны, разглядел, что же это такое. На снегу были разбросаны безжизненные тела в бело-голубых лагерных робах. Рядом с одним из них лежала порванная картонная коробка, пустая, если не считать связки трепетавших на ледяном ветру писем. Был ли их владелец слишком медленным или слишком быстрым?

В голове гудели слова, украшавшие стены блока 7а: «Есть лишь один путь к свободе – и вехи на нем: прилежание, послушание …» Наверное, охранник, перед тем как нажал на спусковой крючок, тоже их вспомнил. А как иначе он смог поклясться в слепом повиновении тем, для кого человечество превратилось в скот?

Я отвел взгляд от несчастных убитых. Стараясь ни о чем не думать, я брел по дороге, пошатываясь в страшном оцепенении. Теперь для меня и для всех нас важно было только дойти до конца.

На рассвете мы добрались до перекрестка. Впереди раскинулись холмы, а слева виднелась деревня. Справа тянулись заснеженные поля, усеянные спящими на корточках узниками. Мне было сказано идти к ним, и, растянувшись на вытоптанном снегу, я тут же уснул.

Вскоре меня разбудили громкие крики. На мотоцикле, высоко подняв колени, сидел посыльный и, одной рукой держась за руль, а другой активно жестикулируя, спорил с какими-то офицерами. По виду это был боец вермахта. Он примчался прямиком с фронта, чтобы предупредить нас о советских самолетах-разведчиках.

Услышав об этом, офицеры прокричали охранникам приказы, и те загнали нас на близлежащие фермы. Я протиснулся в теплый сарай, где уже толпились мужчины из лагеря. Еще до того, как они заметили мое вторжение, я забрался на стог сена и крепко уснул. Кто-то похлопал меня по плечу.

– Проснись, парень, старуха с фермы только что пригласила наших к столу. Лучше постой с нами на случай, если она пригласит еще кого-нибудь.

Польские крестьяне, думал я, куда более смелые, чем мы думали. Когда мы проходили мимо деревень, пожилые женщины даже по ночам стояли на обочине и угощали нас молоком. Охранники били их из зависти, что сами они не удостоились такой милости, но это не останавливало отважных женщин. Однако в тот момент мне было все равно: еда – не еда, доброта – не доброта, я просто хотел спать.