Мальчик, который переплыл океан в кресле

Когда звенит последний звонок и мистер Бигл желает нам хороших выходных, я не спешу выйти из класса. Когда все ребята расходятся, я спрашиваю у него, можно ли взять назад моего журавлика. Мистер Бигл подходит к полке; взгляд его мечется взад-вперед. Все книги переставлены; они лежат кое-как, страницы помяты.

– Прости, Бекет. – Мистер Бигл чешет затылок. – Похоже, твой журавлик пропал.

Двадцать

Наступает вечер воскресенья. Я беру большой черный вещмешок из рук Кошки, которая запирает входную дверь «Стрижек и ежиков». Тихо напевая, она достает ключи от машины, нажимает на кнопку и предлагает мне забраться внутрь.

– Что-то мне немножко стыдно за то, что ты мне платишь, ведь я просто держу сумку, – признаю я.

– Вот уж не стоит, – отрывисто сообщает Кошка и заводит машину. – Это далеко не все. Ты отработаешь каждый пенни из моих пяти английских фунтов.

Мы мчимся по шумному Эдему, пока наконец не паркуем машину у дома престарелых на Грин-Эйк. Кошка выпрыгивает из машины и, петляя, бежит по дорожке, по обе стороны которой растут, переплетаясь, сорняки. Старый викторианский дом из серого камня весь порос мхом. Кошка салютует мне и нажимает на кнопку звонка. Раздается жужжание: мы можем входить.

Когда мы проходим внутрь, Кошка записывает нас в список посетителей и машет кому-то из персонала. Она знаком приглашает меня пройти в просторный зал с розовыми обоями в цветочек и длиннющими ниспадающими шторами, похожими на кулисы в театре. В глубине помещения находится большое эркерное окно; по всей комнате в креслах восседают старики.

– Стрижки за сто! – кричит Кошка. – И это я не про цену, а про средний возраст присутствующих.

Раздается хихиканье, старики кивают.

– И пожалуйста, не бегите доставать кошельки. Как обычно, все за счет заведения.

Я, честно говоря, не думаю, что кто-то тут побежал бы за кошельком, потому что им и правда всем около ста лет, даже если Кошка и шутила.

Кошка подталкивает к окну красное бархатное кресло, устанавливает на столик с колесами маленькое зеркало и спрашивает, кто готов первым принести себя в жертву. Потом она показывает на пожилую леди и говорит, что вообще-то заводить любимчиков не в ее стиле, но никто же не возражает, если она начнет вот с этой красотки.

Как и просила меня Кошка, я пытаюсь развлекать тех, кто ждет своей очереди, но я умею только разговаривать, да и то плохо. Старик в углу делится со мной своими воспоминаниями о войне, а одна старушка жалуется на распухший живот. Вот это мне нравится! В смысле, не то, что у нее распух живот, а то, что я могу подсказать ей, как облегчить свое состояние. Я рассказываю про воздействие лекарственной мяты, а потом про то, как выиграл конкурс на лучший дизайнерский проект сада. Я говорю про волшебство бумажных журавликов и показываю всем браслет с бабочкой. Очередь к Кошке становится все короче, а Эверест из седых волос на газете, расстеленной на полу, все выше. Через полтора часа я понимаю, что все это время говорил без остановки.

– До следующей встречи, Нана, – говорит Кошка, целуя на прощание старушку, которую подстригла первой. – Никому не говори, но ты – мой любимый клиент. – И Кошка подмигивает ей.

Когда мы возвращаемся в машину, я сообщаю, что мне все здесь понравилось.

– И твоя бабуля очень милая. Я не знал, что она живет здесь.

Кошка поворачивает руль:

– Я рада, что тебе так понравилось. Мне тоже нравится тут бывать, особенно потому, что я навещаю бабушку. Старики такие веселые! И у них всегда в запасе множество потрясающих историй, если найти время поговорить с ними.

– Я не очень хорошо умею вести беседу, – вздыхаю я.

– Как по мне, ты отлично справился. – Кошка сворачивает налево.

Я замечаю на ее запястье татуировку лилии. Под ней стоят маленькие цифры.

– Я бы даже сказала, что у тебя отлично получается и говорить, и слушать. Это прекрасное сочетание.

– Кошка, ты говорила, что лилии – любимые цветы твоей мамы. А она тоже живет в Эдеме?

Внутренняя поверхность оконного стекла запотела; я рисую пальцем маленькое сердечко. Вода стекает с него, как слезинка по щеке.

– Надеюсь, что да. Сейчас я рада поболтать о маме, но так было не всегда. – Кошка останавливается у светофора. Мы ждем, пока загорится зеленый, и она поворачивается ко мне: – Понимаешь, бабуля, ну, которую ты только что видел… Она вырастила меня, потому что я потеряла маму, когда мне было тринадцать.

Я сглатываю:

– Ты тоже потеряла маму?

– Да, к несчастью. Я тогда была чуть старше, чем ты сейчас. На деньги, оставшиеся от мамы, я смогла открыть салон. Чего это у тебя такой удивленный вид? – Светофор переключается, и мы едем дальше. – Ты ведь не первый человек в мире, с которым это случилось, даже если тебе так кажется. Таких, как мы, очень много. Просто на вид нас от остальных не отличить, мы ведь нормальные. Может, если бы были особые значки…

– Но… – Я не знаю, что сказать. А потом слова просто рвутся из меня. – Я чувствую, что я не такой, как все.

Кошка сворачивает на первом перекрестке.