«Мальчик, который рисовал кошек» и другие истории о вещах странных и примечательных

Четыре года тому назад, ночью, в один из домов на улице Борцов ворвался грабитель, запугал и связал его обитателей, а затем скрылся, унеся с собой много ценных вещей. Умело выслеженный полицией, он был схвачен в течение суток, даже не успев сбыть награбленное добро. Но по дороге в полицейский участок он разорвал веревки, которыми был связан, вырвал меч у конвоира, убил его, а затем скрылся. И вплоть до прошлой недели о нем не было ни слуху ни духу.

И вот следователь из Кумамото, посетивший по случаю тюрьму в Фукуоке, увидел среди осужденных лицо, которое уже четыре года было с фотографической точностью запечатлено в его памяти.

– Кто этот человек? – спросил он у надзирателя.

– Вор, – был ответ, – зарегистрирован здесь под именем Кусабэ.

Следователь подошел вплотную к арестанту и сказал:

– Тебя зовут не Кусабэ! Номура Тэйити, ты разыскиваешься в Кумамото за убийство!

Преступник сознался во всем.

Вместе с громадной толпой народа я отправился, чтобы посмотреть его прибытие на станцию. Я ожидал услышать и увидеть вспышки гнева; я даже боялся возможных проявлений насилия. Убитый полицейский пользовался большой симпатией, в толпе зевак непременно будут находиться его родственники, а толпа в Кумамото не слишком-то деликатная. Я также полагал, что увижу там много нарядов полиции. Но мои предчувствия оказались неверны.

Поезд остановился, и, как обычно, кругом были спешка и шум, суета и громкое цоканье обутых в гэта пассажиров, раздавались пронзительные крики мальчишек, продающих столичные японские газеты и местный кумамотский лимонад. Мы прождали за ограждением около пяти минут. Наконец, проталкиваемый в калитку сержантом полиции, появился арестант – мощный, свирепого вида человек, с низко опущенной головой и крепко связанными за спиной руками.

Оба они, и арестант, и конвоир, остановились напротив калитки, а народ подался вперед, чтобы лучше их видеть, но сохраняя полное молчание.

В этот момент полицейский громко выкрикнул:

– Сугихара-сан! Сугихара О-Киби! Здесь ли она?

Стоящая рядом со мной худенькая маленькая женщина с ребенком за спиной откликнулась: «Хай!» – и пошла вперед сквозь плотную массу людей. Это была вдова убитого, а ребенок, которого она несла, был его сыном.

По взмаху руки полицейского толпа отхлынула назад, чтобы освободить пространство вокруг арестанта и его конвоя. И вот уже там стояла эта женщина с ребенком, глядя в лицо убийце, а вокруг царила мертвая тишина.

И тогда, обращаясь вовсе не к женщине, а к одному только ребенку, заговорил полицейский. Он говорил тихо, но так отчетливо, что я мог уловить каждое его слово:

– Малыш, это человек, который четыре года назад убил твоего отца. Ты тогда еще не родился, ты был в лоне своей матери. То, что у тебя сейчас нет отца, который любил бы тебя, – деяние этого человека. Взгляни на него… – при этом полицейский ухватил арестанта за подбородок и силой заставил поднять голову, – хорошенько посмотри на него, мальчик! Не бойся. Это причиняет страдание, но это твой долг. Взгляни на него!

Ребенок, не отрывая взгляда, смотрел из-за плеча матери широко раскрытыми глазами, словно в испуге; потом он начал всхлипывать, затем заплакал, однако настойчиво и послушно продолжал смотреть и смотреть в упор в перекошенное лицо арестанта.

Казалось, что толпа перестала дышать.

Я видел, как исказились черты лица арестанта; я видел, как внезапно, несмотря на свои оковы, он бросился на колени, уткнулся лицом в пыль, выкрикивая при этом грубым и хриплым голосом слова раскаяния, от которых у меня затрепетало сердце:

– Прости! Прости! Прости меня, маленький! То, что я сделал, было совершено не из ненависти, а лишь в диком страхе, из-за моего желания бежать. Я поступил очень, очень дурно; огромное, невыразимое зло причинил я тебе! Но сейчас за свой грех я приму смерть! Я хочу умереть, я рад умереть! Поэтому… О малыш, сжалься надо мной! Прости меня!

Ребенок по-прежнему молча плакал. Полицейский поднял сотрясающегося от рыданий преступника; онемевшая толпа расступилась в обе стороны, давая им проход. Затем, совершенно неожиданно, вся многочисленная людская масса начала всхлипывать. И когда бронзоволицый конвоир проходил мимо, я увидел то, чего никогда раньше не видел и, вероятно, никогда больше не увижу, – слезы японского полицейского.

Толпа схлынула, оставив меня в размышлениях о непривычной морали этого зрелища. Вот оно – правосудие, непоколебимое, но и сострадательное при этом, заставляющее осознать всю тяжесть совершённого преступления, и – глубокое раскаяние, мольба о прощении накануне смерти. Вот он – простой народ, возможно самое опасное, что есть в империи, если его разозлить, – и вместе с тем все понимающий и все принимающий близко к сердцу, удовлетворенный раскаянием и позором преступника и преисполненный не слепой ярости, а лишь великой скорби о злодеянии – благодаря лишь простому, глубоко укоренившемуся опыту преодоления жизненных трудностей и слабостей человеческой природы.