Мальчик с Антильских островов

Это были красные бобы с кусочком мяса. Удивленный и взволнованный, я принялся за еду. Но как только мадам Леонс повернулась ко мне спиной, я остановился. Хотя бобы с мясом очень вкусная еда, мне не понравился нелюбезный вид, с каким мадам Леонс дала мне их!..

Может быть, не так уж хороша эта пища? С самого первого дня я чувствую себя в присутствии мадам Леонс как собачонка. Нет, я не стану есть ее бобы с мясом.

Я поспешно давлюсь моими зелеными бананами, сваренными в воде, и кусочком рыбы, потом бегу через улицу и — бах! — выбрасываю содержимое тарелки в сток. Потом я чисто мою тарелку и отношу ее мадам Леонс.

— Ты даже вымыл тарелку! — восклицает она, по-видимому очень довольная и удивленная. — Это очень хорошо. Ты молодец! Так вот, — продолжает она ласковым голосом, — ты можешь сказать своей бабушке, чтобы она не давала тебе с собой обед. Я буду кормить тебя в полдень.

Значит, я ошибся? Мадам Леонс добрая женщина. А я ее так боялся! Какой я дурак, что не стал есть бобы и особенно мясо!

Ее предложение восхитило меня. Не столько мысль, что я попробую еще раз мясо с бобами, сколько предвкушение радости, которую доставит маме Тине это известие.

К тому же доброта, проявленная мадам Леонс, растрогала меня, обрадовала, заставила смотреть на мир новыми глазами.

Я поспешил на нашу улицу, чтобы поскорее сообщить бабушке радостную новость.

Нет, мама Тина не хотела мне верить.

Я, наверное, плохо понял. По ее мнению, мадам Леонс и так оказала ей огромную услугу тем, что разрешила мне завтракать в своем доме. Моя новость больше расстроила, чем обрадовала ее.

— Я не думаю, — сказала она мне, когда я ложился спать, — чтобы ты просил что-нибудь у мадам Леонс?

— Нет, мама.

— Точно? Ты уверен?

— Да, мама.

— Ведь я тебе даю достаточно еды, правда?

— Да, мама.

— Если мало, ты мог бы мне сказать.

— Всегда достаточно, мама.

Я даже часто доедал после уроков то, что оставалось от полдника.

В конце концов мама Тина решила: на следующей неделе она зайдет к мадам Леонс, узнает, что произошло, и в зависимости от обстоятельств извинится перед ней или поблагодарит ее.

И она предоставила это дело на волю божию.

Тем не менее на следующее утро она заставила меня взять с собой завтрак. Ночь не успокоила ее сомнений.

В полдень, придя из школы, я стоял в коридоре в ожидании, что мадам Леонс вынесет мне алюминиевую тарелку. Я был слишком обеспокоен, чтобы думать о ее содержимом. Обеспокоен и встревожен. Я сам не знал почему, да и не мог знать.

Скоро послышался шум шагов, и мадам Леонс, появившись в дверях, сказала мне:

— Ты здесь? Входи же, иди есть.

Я прошел через маленькую комнату, где я побывал в тот день, когда пришел сюда в первый раз с мамой Тиной. На единственном столе, стоявшем в ней, я оставлял каждое утро мой мешочек с обедом. Потом я последовал за мадам Леонс в соседнюю комнату, совсем темную, — кухню, без сомнения, ибо там был кирпичный очаг, стол, а на стенах висели кастрюли. В кухне стоял тяжелый запах жареного лука, прогорклого масла и вареных овощей. Мадам Леонс усадила меня на табуретку около стола, на котором стояли несколько чистых тарелок и стопки грязной посуды. Она сняла крышки с нескольких кастрюль на плите и зачерпнула из каждой большой ложкой. Потом она протянула мне ту же тарелку, что и вчера, и сказала:

— На, ешь.

И тут же ушла в соседнюю комнату, где было еще темнее, чем в кухне.

Наверное, там она ела, потому что через закрытую дверь был слышен звон вилок и ножей, и, по-видимому, со своим мужем, так как до меня доносился мужской голос.

Я никогда не видел мосье Леонса. Наверное, он возвращался с работы, когда я еще был в школе, и уходил позже меня.

Кухня мне не понравилась. Тут было слишком темно. Я бы предпочел оставаться в коридоре, как собачонка. Здесь я чувствовал себя как в тюрьме! Я не осмеливался жевать.

Мне захотелось убежать. Но и бежать я боялся.

Вдруг я услышал шум отодвигаемого стула и поспешно воткнул вилку в иньям с рыбой, лежавшие у меня на тарелке. От страха я давился кусками. Никто не вошел, но я машинально продолжал есть.

Кончив, я хотел было пойти к колонке вымыть свою тарелку, чтобы подышать свежим воздухом, поиграть с Рафаэлем и освободиться от гнетущего чувства, охватившего меня. Пока я раздумывал, снова послышался шум отодвигаемого стула и шарканье туфель мадам Леонс. Она вошла с тарелкой в руках и сказала мне:

— Ты кончил? Хорошо! Не окажешь ли мне одну услугу, мой негритенок?

— Да, мадам, — покорно согласился я.

— Так вот! — продолжала она. — Теперь ты помоги мне быстро вымыть посуду.

— Да, мадам.

— Пойдем, — сказала она.

Мы вернулись в маленькую комнату перед кухней. Мадам Леонс открыла дверь, выходящую на маленький мощеный дворик. Листва лимонного дерева, у подножия которого скопился куриный помет, не пропускала солнечный свет в узкое пространство, огороженное отсыревшей каменной стеной. Пять или шесть кур, запертых там, думали, вероятно, что их собираются кормить, и бросились нам навстречу.

В углу двора вода стекала из крана в красный бассейн, из него она переливалась в другой бассейн, поменьше, а оттуда в канаву.