Мальчик с Голубиной улицы

— А кактусы? — не отставал Котя.

— Эге ж, — посасывал трубку Иван.

— Ну, а правда, там папуасы носят кольца в носу и они людоеды? — говорил Котя.

— Брехня, — пропыхтел в трубочку Иван.

— Как брехня?! — обижался Котя. — Так ты, наверное, там и не был!

— Отчего же не был. Был, — отвечал Иван.

— Ну, а как же ты не заметил? Я на картинках видел.

— Так то на картинках, — добродушно отвечал Иван.

— А что — неправда?

— Та может, и правда, только нет этого.

— Как же ты говоришь, что и правда и нет этого?

— Ой-ой-ой! — хохотал Котя. — А я у капитана Мариэтта читал.

— Та брешет той капитан, не видел он этого, — твердо говорил Иван.

Ярко светило утреннее солнце. Тарахтели едущие на ярмарку подводы, задушенно визжали в мешках поросята и гоготали гуси.

Микитка повернул картуз козырьком назад, и все мальчики повернули картузы козырьком назад, отчего приобрели боевой, отчаянный вид. Теперь уже ничто не мешало идти вперед, грудью встречая опасность.

Из окон спрашивали:

— Куда это вы собрались?

— Куда надо, туда и собрались, — отвечал Микитка.

— Там гора рафинадного сахара, там пруд красного вина, там дом, склеенный из медных пятаков, — бормотал Котя.

Только вышли на шлях, тут же подхватили на носок жестянку и погнали в пыль. То была заря футбола, время форвардов, беков, хавбеков и судьи-рефери.

— Пенальти! Пенальти! — вопил Котя.

Жарило солнце, горячая белая пыль забивалась в рот и нос. Черные, как цыгане, футболисты наконец выдохлись, спустились в низину и у замшелого камня напились ледяной острой ключевой воды.

Здесь росли большие и мягкие, просвечивающие на солнце лопухи, которыми хозяйки обычно покрывают глечики с молоком.

Мальчики сорвали прохладные листья и сделали из них треуголки. Теперь они были совсем похожи на солдат.

— Левой! Левой!

За голубыми и белыми хатками, за садами и огородами, в другом, сказочном, недоступном мире опустилась на облаке и повисла между небом и землей снежной белизны арка.

У арки графского парка лежали чугунные львы. Повернув головы, они провожали нас слепыми от ярости глазами, — ведь на их чугунной памяти не было случая, чтобы такие мальчики входили в графский парк.

Сразу же за белой аркой сосновая аллея уходила в бесконечную даль неба, и по ней можно было подняться к розовым, летящим, как счастье, облакам.

Сосны, освещенные солнцем, стояли отлитые из чистого золота. Говорили, что здесь все деревья посажены царями: было древо Екатерины Великой, и Александра I, и Николая II, и даже Наполеона.

Величавая и незнакомая, пугающая тишина обняла нас.

— Бога нет! — для храбрости закричал Микитка.

— Бога нет, бога нет! — закричали мы, отчаянными голосами разрушая заколдованность.

Хрустел под ногами крупнозернистый оранжевый царский песок. И мальчики, как карлики, двигались в тени великанов.

В это время что-то треснуло вверху, с шумом пронеслось сквозь ветви и упало в высокую траву.

Несколько минут мальчики стояли в оцепенении. Потом Микитка на цыпочках пошел в ту сторону.

— Гляди! — закричал он.

В траве лежала крупная сосновая шишка. Она переходила из рук в руки, теплая, смолистая и тяжелая, как граната. Руки от нее стали липкими и пахли смолой.

— Дай, я понесу, — попросил Котя.

— Это еще как сказать, — ответил Микитка.

— Меняю, — сказал Котя и вынул из кармана дымчатое стеклышко.

— А ну, покажь!

— Нашел дурака. Дай шишку.

Из рук в руки, как послы, передавали они друг другу свои сокровища. И сначала Микитка, а потом все по очереди смотрели в синее Котино стеклышко, и весь мир становился синим, угрюмым, с пороховыми облаками. Казалось, вот грянет гром — и начнется война.

Мы вышли на тенистую каштановую аллею. Из травы прямо в глаза сверкнул золотисто-агатовый каштан.

— Чур, мой! — первый крикнул Котя и брюхом кинулся на землю, прикрывая каштан.

— Чур, мой! Чур, мой! — закричали со всех сторон мальчики, ползая по земле. А потом уже и кричать перестали и жадно, молча набивали каштанами свои карманы.

Открылась липовая аллея, вся золотистая, светоносная. И падали, падали маленькие золотые листики.

А за липовой аллеей была дубовая — сумрачная, почти черная, как пещера. Она встретила нас сдержанным, грозно предупреждающим шепотом.

— Чур, мой! — опять завопил Котя и поднял с земли бронзовый, с зеленой шляпкой желудь.

— Чур, мой! Чур, мой! — закричали мальчики и постепенно стали выкидывать каштаны и вместо них набивать карманы, а потом и картузы тяжелыми, как патроны, желудями.

Неожиданно мы вышли из темной аллеи на широкую, светлую, солнечную поляну, окруженную розовыми березами.

— Вольно! Ра-зой-дись!

Мальчики закричали «ура», разбежались по поляне, исчезая в высокой траве.

И громадные медные сосны, и неожиданно белые беседки на зеленых полянах, и зелено-мшистые скалы с низвергающимися по ним, радугой сверкающими на солнце водопадами, и лесной запах земляники — все слилось в одно радостное, восторженное ощущение жизни в ином, счастливом, сказочном мире вечного веселья.

Среди деревьев то здесь, то там, пугая нас, мелькали беломраморные фигуры, которые казались окаменевшими бывшими обитателями парка.