Мальчик с голубыми глазами

И тогда мать взялась за другую работу — стала торговать на рынке, откуда возвращалась насквозь промерзшая и совершенно измотанная, зато приносила с собой пластиковый пакет, полный полусгнивших фруктов и всяких других продуктов, которые уже невозможно было продать. Из этого она целую неделю готовила разные блюда или, что было гораздо хуже, закладывала в блендер и создавала то, что гордо именовала витаминным напитком. В этот напиток могли входить самые разнообразные овощи и фрукты: капуста, яблоки, свекла, морковь, помидоры, персики, сельдерей, однако для Голубоглазого он всегда имел один и тот же вкус: гнилых и заплесневелых овощных отбросов. Так, на тюбике с краской можно написать «ореховая», однако дерьмо все равно будет пахнуть дерьмом. С тех пор само слово «рынок» вызывало у него острую тошноту, ры-нок — два рыгающих слога, точно мотор, который не желает заводиться. А все потому, что тогда они случайно столкнулись на рынке с миссис Электрик и ее очередным юношей-очаровашкой.

И когда они в следующий раз встретились с ней — просто на улице, шесть недель спустя, — рот Голубоглазого моментально наполнился знакомым тошнотворным вкусом, висок пронзила острая боль, а окружающие предметы стали приобретать форму призм и усеченных конусов…

— Ах это ты, Глория? — воскликнула миссис Электрик в своей обычной ядовито-сладкой манере. — Как чудесно! Очень рада тебя видеть! Прекрасно выглядишь. Как у Бена успехи в школе?

Мать остро на нее взглянула и сказала:

— У него все просто отлично! Наш частный преподаватель говорит, что он мальчик одаренный…

У миссис Электрик тоже был сын, и всем в Молбри было известно, что как раз одаренным он не является. Он не блистал никакими способностями; пытался поступить в Сент-Освальдс, но ему это так и не удалось, затем та же неудача постигла его при поступлении в Оксфорд, несмотря на занятия с частными преподавателями. Все вздыхали: какое ужасное разочарование для матери! Ведь миссис Электрик питала такие надежды!

— Вот как? — ответила она.

Для Голубоглазого эти слова прозвучали так, словно ему дали попробовать новую зубную пасту с морозным привкусом.

— Да, Бенджамин теперь занимается с частным преподавателем. Будет поступать в Сент-Освальдс.

Голубоглазый скорчил гримасу и тут же прикрыл лицо рукой, но мать успела заметить и добавила:

— На казенный кошт, конечно.

Это было уже несколько ближе к истине, хотя пока что поступление Бена в Сент-Освальдс оставалось под большим вопросом. Ведь доктор Пикок предложил заниматься с Беном лишь в качестве платы за участие мальчика в его научных исследованиях.

И все же на миссис Электрик это произвело неизгладимое впечатление, чего, собственно, мать Бена и добивалась.

Впрочем, в тот момент Голубоглазому было не до миссис Электрик. Он изо всех сил боролся с тошнотой, которая накатывала на него волнами, принося с собой запахи рынка и грязно-коричневую вонь витаминного напитка — вонь раздавленных помидоров, у которых на трещинах уже появилась белая плесень, подгнивших яблок («Там, где яблоко коричневое, там самая сладость и есть», — утверждала мать), почерневших бананов и пожухших капустных листьев. И дело было не только в воспоминании о той встрече, и не только в цокоте каблуков миссис Электрик по булыжной мостовой, и не только в ее голосе с аристократически четким произнесением каждого слова…

«Это не моя вина, — уговаривал он себя. — Я совсем не плохой. Правда, правда».

Но от этого тошнотворный запах никуда не исчезал, как не исчезали и те краски, и та боль в виске. Наоборот, ему становилось все хуже; так бывает, когда, случайно увидев на проезжей части чье-то сбитое и расплющенное тело, испытываешь непреодолимое желание вернуться и рассмотреть как следует…

«Синий — это цвет убийства», — подумал вдруг Голубоглазый, и тошнотворное, паническое ощущение немного отступило. Тогда он представил себе, как миссис Электрик лежит мертвая на столе в морге и к большому пальцу ноги привязана табличка с надписью, точно поздравительная открытка к рождественскому подарку. Стоило ему такое вообразить, как мерзкая вонь ушла, а головная боль, постепенно стихая, превратилась в тупую, но терпимую ломоту, и краски вновь стали ярче, но отчего-то смешались и слились в один-единственный оттенок синего — голубоватый, как цвет кислорода, как цвет зажженной газовой горелки, как цвет кожи ребенка, умершего от асфиксии…

Наконец Голубоглазый попытался улыбнуться. Ничего, уже неплохо. И запах гниющих фруктов почти испарился. Впрочем, через определенные промежутки времени этот запах возвращался регулярно в течение всего детства, как и воспоминание о тех словах, которые мать сказала в тот день миссис Электрик:

— Бенджамин — хороший мальчик. Мы так гордимся Бенджамином.

Голубоглазый всегда испытывал одну и ту же тошнотворную уверенность, что никакой он не хороший, что он совершенно испорчен, извращен до мозга костей, но что еще хуже — ему нравится быть таким…

Наверное, он уже тогда знал…

Что однажды убьет ее.