Мальчик с короной

На берегу все живое попряталось в огромные черные, похожие на башни избы. Деревня, в свою очередь, спряталась за небольшим лысым холмом, на вершине его, открытая всем ветрам, стоит древняя церквушка с покосившейся деревянной луковкой.

На берегу из бани неистово вырывается прямой как стрела дым. Это нам с Адольфом готовят баньку. Адольф — странное имя для русского человека пятидесяти с лишним лет, прошедшего войну и служившего на флоте. Но Адольф Малыгин помор, а у поморов нордические, библейские и древнерусские имена — совсем не редкость. Еще вчера мы с ним уговорились сделать два дела. Первое — наловить с утра корюшки, а второе — истопить баньку и попариться. Если учесть, что познакомились мы с Адольфом позавчера ночью, когда мой катер выбросило на берег, и до вчерашнего вечера мы волокли его опять в море и почти до сегодняшнего утра чистили от песка мотор, то два наших сегодняшних дела были пустяками. За эти три дня я поспал в общей сложности часа четыре; когда и где спал Адольф — я не знаю. С той самой минуты, когда он застал меня у выброшенного на песок катера, он все время помогает мне и уходит только для того, чтобы вернуться с каким-нибудь очередным бревном или канатом.

Помощь его заключалась в том, что он делал всю работу. Я ходил сзади, мешался у него под ногами, тянул не в ту сторону, ронял бревно, наступал сам себе на сапоги. Я вел себя как спасшийся от кораблекрушения, он — как пришедший на помощь.

Для меня быть выкинутым вместе с двухтонным катером на двенадцать метров от моря было крушением, низвержением в Мальстрим; для него — обыденным, заурядным явлением, в котором он точно знал, как себя вести и что делать. Нам не понадобилась даже помощь из деревни; мы одни дотащили две тысячи килограммов за двенадцать тысяч миллиметров к морю, и из каждого этого миллиметра две трети тащил Адольф. После всего мы еще промыли мотор, завели, сменили свечи, опять завели и только тогда договорились пойти утречком на рыбалку и попариться в баньке.

— Может, вы устали? — спросил меня Адольф. — А то я один на рыбалку-то съезжу, а вы поспите в доме?

Он, как все поморы, говорил чуть нараспев и с вопросом в каждом окончании слова. Но отказываться от рыбалки я, конечно, не стал. Тогда Адольф посмотрел на море и сказал;

— Ветер еще держится свежий, не тот, что вчера, но свежий, баллов шесть будет к утру. В общем, подходяще — рыба любит, чтоб волна, давится хорошо.

Он сказал «давится» распевно и ласково, так, как будто речь шла о любви. Он даже зажмурился от удовольствия, предвкушая утро.

А утро наступило часа через два. Адольф напоил меня горячим чаем с морошкой, и мы вышли на улицу. Ветер срывал с берега барханчики песка и запросто перекидывал их с места на место. За ночь море выкинуло мною розовых, белых и пурпурных медуз, целые островки сбитых волнением водорослей болтались у берега. Мокрый песок у самой полосы прибоя был взрыхлен какими-то маленькими животными и напоминал пейзаж лунных кратеров.

Адольф, одетый в короткий черный ватник и шапку-ушанку, вдруг стремительно нагнулся и стал как бы завязывать шнурки на ботинках. Он был в резиновых сапогах. «У сапог нет шнурков», — тупо подумал я и нагнулся к Адольфу. Он выдергивал из песчаного вулканчика свившегося длинного белого волосатого морского червя.

— Лучшая наживка! — сказал Адольф и с радостью показал червя. Червь действительно был ничего — предельно страшный и неаппетитный.

— Этот червь — ваш! Очень хороший! — Адольф гордо сунул мне еще одного пойманного червя. Я положил червя в карман, и мы пошли дальше.

Карбас Адольфа стоял ближе всех к морю. Его хищный, высоко поднятый нос, казалось, грозил небесам, корма изящно выгибалась дугой. Борта, сшитые кромка на кромку, чернели смолой, длинные весла с балансирами стояли рядом. Море, лес и лодки не изменились у поморов за триста лет. От моря, леса и карбасов так и веет поморской свободой и силой. Никогда не знали эти места ни рабства, ни помещиков, ни официальной церкви — знали вольную жизнь и вольную тягу к неизведанному.

От носа лодки к морю тянутся выбеленные, истертые песком бревенчатые скаты. Карбас легко скользит по ним и врезается в воду. Мы разгоняем его еще дальше, с силой толкаем на глубину и разом перепрыгиваем через невысокий борт. Теперь самое главное — быстро разобрать весла, вставить их в уключины и грести изо всех сил от берега. Волна поднимает вверх, с грохотом прокатывается под нами и длинным пенистым языком слизывает следы на песке. Мы наваливаемся на весла и прыгаем на вторую волну. Карбас какое-то мгновение стоит неподвижно, на самом гребне, весла бешено мелькают в воздухе, и вдруг мы с жуткой скоростью скатываемся вниз, вновь взлетаем вверх и чувствуем наконец, что оторвались от прибоя. Уходим дальше в море, затем резко меняем галс и идем вдоль берега. Бортовая качка валяет нас, как бочку, мы сбиваемся на центральной банке и, толкая друг друга мокрыми рукавами ватников, гребем и гребем.