Мальчик с короной

…Я ловил рыбу. Ловил обыкновенным прутиком и леской, бамбуковым удилищем, спиннингом, переметом, самодуром, «корабликом» (или «липкой»), донкой, гонял кружки, ставил жерлицы, стрелял рыбу из подводного ружья, таскал из проруби… Почти всегда этому занятию способствовала тишина, «умиротворенность притихших предрассветных зорь, тонкое сосредоточенное одиночество рыбака над застывшим блюдцем темной недвижимой воды», как пишут обычно в рыболовных журналах. Сейчас все было по-другому. Мы летели в брызгах пены к ведомой только Адольфу цели, наш карбас был для меня древним седым «Пекордом». Адольф казался неистовым капитаном Ахавом, а наш выход в море походил на извечную борьбу с призрачным китом Моби Диком. Руки мои онемели, но продолжали с силой сжимать тяжелые весла. Я греб и греб, опустив голову, с жадностью набирая каждый раз полные легкие воздуха. Я не видел цели, но полностью подчинился своему капитану. Так прошло еще полчаса, и вдруг мы остановились. Адольф развернул карбас носом к волне и отдал якорь, мы вытравили метров двадцать каната и отдали второй якорь с кормы. С удивлением я оглянулся на берег и заметил, что не так уж мы далеко ушли от деревни — вон баня видна с дымом из трубы, а вон собака бежит по улице и в нашу сторону не глядит вовсе, как будто и моря нет. С некоторой обидой я повернулся к Адольфу. Мой капитан не казался теперь грозным, исступленным Ахавом: добродушно улыбаясь и кивая головой, он собирался «лавить» свою беломорскую рыбку.

Выпятив короткие шершавые, точно напильник, пальцы, Адольф надел на крючок разорванного червя и метнул леску в море. Леска ушла на глубину и легла на сгиб пальца. Натягивалась и провисала при каждом волновом взмахе шлюпки. Я наблюдал за своей леской.

— Если клюнет, то дернет, а ты подсеки, тоже дерни! — посоветовал Адольф и вдруг дернул. Его леска напряглась, заходила ходуном и выбросила в лодку гибкую серебряную корюшку. Рыбка была сильна, мускулиста, зубаста; бившись на самом дне карбаса, она, казалось, все еще продолжала пережевывать червя. Адольф взял корюшку и нарезал ее на ровные кусочки.

— На самое себя жаднее дергает… — пояснил он и забросил леску.

У меня тоже клюнуло, но я поспешил, не дал рыбе как следует заглотать приманку и выдернул пустой крючок. Наживив кусочек корюшки, я снова метнул леску в мутную, вспененную воду и приготовился ждать. Клюнуло быстро, я напрягся, плавно дернул и вытащил длинную корюшку. Прохладное тугое тельце рыбы повисло у меня в кулаке. Пальцы запахли свежим огурцом.

— Огурцом пахнет! — крикнул я.

Адольф кивнул и счастливо улыбнулся. Клюнуло и у него.

Потом на нас набрел и напал целый косяк корюшки. Рыба точно взбесилась, она набрасывалась даже на пустой крючок. В короткое время мы выловили штук двадцать рыб, они трепетали на дне карбаса. Косяк так же незаметно, как и появился, пропал, поклевки стали редкими и какими-то случайными. На небе разгоралось бледное северное солнце, вода и берег заблистали. Ветер стал прядать в разные стороны и в конце концов задул с юга. Стало теплее, пошел мелкий грибной дождик.

Рыбалка кончилась.

Два рыбака

В этом месте Волга течет меж двух гор. Верхушка одной заросла заповедным лесом, у подножия другой — старинный городок с яблоневыми садами и зелеными квадратиками огородов. Городок небольшой, население его невелико, но в летнее время прибывают курортники, и в каждом доме полно народу. Днем наезжие купаются и пьют пиво, вечерами сидят в кино или гуляют по набережной, лениво разглядывая друг друга и встречных собак и кошек. Ночью городок засыпает, и его не будят тревожные басовитые гудки ночных пароходов.

Волга не спит и ночью. На ней, как самоцветное ожерелье, рдеют красно-зеленые блестки бакенов, медленно бредут огни самоходок и буксиров, редко, в ночь два-три раза, полыхнет плавучий огнецветный остров — трехдечный пассажирский пароход.

Не спят ночью и рыбаки-лещатники в своих долгих смоленых великовражках и бударках. Вся флотилия медленно покачивается на изгибе реки, стынет под звездами, рыбаки широко зевают в рукава ватников. Поклевки редки и увесисты, будто там, на дне черной реки, кто-то долго размышляет, неторопливо перебирая крючки, прежде чем навесить на один из них заповедную тяжесть — леща килограмма на полтора или больше.

Подтянув к борту белого, в ночи широкого, как дюралевая сковорода, леща, рыболов опускает замерзшие руки за борт, нащупывает жабры, а иной подхватывает рыбу подсачком. Вытянув леща, рыболов каждый раз задумывается, с некоторым испугом глядя на спокойную, неживую опять воду…