Мальчики [авторский сборник]

Взяв Васю за руку, он стянул его на пол, присел на лавку, поставил Васю между своих раздвинутых колен и начал что-то выспрашивать. Вася ничего не мог понять и только смотрел на его чёрные усы, шевелившиеся, как веники, которые развязывают, а немец, прижав его локти к туловищу, всё что-то талдычил непонятно. Наконец Вася разобрал слова:

— Папа, мама…

Он понял, о чём хочет знать немец, выпростал свои локти, развёл руками, как его учила бабушка, и покосился на неё. Но она словно и не замечала его.

Немец легонько толкнул Васю, подвёл его к трубе и велел смотреть в стёклышки. Вася ровно ничего не увидел и опять развёл руками. Тут чёрный намусолил себе большой палец и провёл пальцем по Васиному затылку против волос так больно, что Вася насилу удержался, чтобы не заплакать, и скорее опять полез на печь.

Солдаты велели бабушке спуститься в подпол и что-то приказывали ей, а она, выглядывая из подпола, мотала головой и твердила:

— А коли нет ничего, откуда я вам возьму?

Её вытянули из подпола. Один немец спрыгнул туда, пошарил, достал корчагу, в которой засыпаны были золой яйца. Черноусый взял палку, стукнул бабушку по голове и закричал. Бабушка прикрылась платком.

«Вот была бы мама, — подумал Вася про черноусого, — она бы тебе!..»

Солдаты стали вынимать из золы яйца. Черноусый засучил рукава, взял сковородку и принялся бить яйца. Вася насчитал ровно дюжину.

Так началась жизнь с немцами. В дверях, у косяка, стояла еловая палка с аккуратно отточенными сучками и с гладкой тяжёлой шишкой вместо ручки. Палку эту скоро узнала вся деревня: черноусый брал её с собой, и, если кто ему перечил, он пускал её в ход.

Вася узнал, что рога со стёклышками называются стереотрубой,[11] и научился немного понимать солдат.

— Васья, — звали они, — ком, шау!

Это означало: «поди, погляди».

Вася подходил к трубе. Когда первый раз он увидел в стёклышках заснеженный луг и в конце луга реденький березнячок с ёлочками вперемежку и когда этот хорошо Васе известный березнячок подскочил к самым глазам Васи — близко-близко, он задрожал от радости и вспомнил маму, как она уходила в овчинном полушубке и с узелком. Ему почудилось, что мама непременно откуда-то смотрит из березнячка и, может быть, уже рассмотрела, как Вася глядит на неё через стёклышки. Немцы допытывались от него, видит он или нет, и смеялись над ним, а он разводил руками, как учила бабушка.

Один раз днём черноусый пришёл злой, со всего размаху хлопнул дверью и раздавил котёнка. Другой солдат поднял котёнка за хвост, помахал им над своей головой, как тогда — рябенькой курицей, и бросил его на Васю. Котёнку размозжило голову, но и мёртвый он был такой же однобокий, только бок его был теперь намазан не смолой, а кровью.

У Васи выступили слёзы. Он понёс котёнка на улицу хоронить и, закапывая его в сугроб за сараем, ясно-ясно вспомнил, как играл с ним в тот вечер, когда ушла мама.

В это время немцы вынесли из избы стереотрубу, установили её на треножник за воротами и начали по очереди прикладываться к ней. Сначала они спорили, потом угомонились и попрыгивали с ноги на ногу, потому что мороз кусал очень сильно.

Черноусый посмеялся над Васей, передразнивая, как он плакал о котёнке, потянул его за нос и сказал:

— Нитшего, Васья! Ком, шау.

Вася приложился к стёклышкам, опять увидел заснеженную равнину луга и за ней березнячок.

И вдруг у самого березнячка, в конце равнины, он различил, как то здесь, то там пузырится снег: вскочит беленький пузырёк над снегом, подержится-подержится и опять упадёт; потом целый рядочек пузырьков вскочит, появится и упадёт.

И Вася чуть не вскрикнул, когда понял, что это лыжники в белых халатах двигаются цепью и то вскочат и побегут, то лягут в снег.

Немцы прыгали около Васи, грелись и пошучивали, а он, прижавшись к стёклам, смотрел, как далеко-далеко пузырится снег, и думал, как бы сделать, чтобы немцы не заметили, что такое там происходит у березнячка: наверно, там его мама.

Он потихоньку нажал валенком на одну ножку стереотрубы, увидел, что снег в стёклышках больше не пузырится, лежит ровно, и оторвался от трубы.

— Нитшего, Васья? — спросил черноусый, смеясь.

— Ничего, — ответил Вася и тоже засмеялся.

Немцы ещё раз поглядели в трубу, ничего не увидели и, совсем заморозившись, пошли в избу.

Улучив минуту, Вася сказал бабушке, что он знает, что скоро придёт мама.

— Я вот тебе! — припугнула бабушка. — Знаешь, так помалкивай!

И вот не успело стемнеть, как на реке внезапно затрещало, завыло, и немцы, все трое, схватив винтовки, неодетые, пояса — через плечо, патронташи — по карманам, вывалились на улицу. Треск и вой ненадолго прекратился. С реки прилетели разрозненные голоса:

— Ура-а!

Немцы огрызнулись на этот крик из своих винтовок. Тогда на реке опять завыло и затрещало, и вой медленно прошёл несколько раз по всей улице долгими вздохами и скрылся за деревней.

Рано поутру в избу явились два красноармейца в белых халатах.

Торопясь, сам себя перебивая, Вася рассказал им, что он ещё вчера знал, что они придут, что он видел их через трубу, и спросил:

— Верно ведь, что теперь придёт моя мама?