Она давно поняла, что никакой астмы у него нет и в помине, что сидит в нём зверь покрупнее. Он прикрывался этой астмой, как жившая когда-то у её родителей собака, которую она нашла на переезде со сломанной лапой, прикрывалась потом всю жизнь этим давно зажившим увечьем в случае чего. Хорошая была собака, но как только где чего нашкодит, так сразу подгибает эту некогда повреждённую конечность и начинает хромать: дескать, я болею, пожалейте меня. И смотрит таким трогательным взглядом, что ей за эту неподражаемую игру прощали и разодранную книгу, и изжёванный ботинок, и даже спрятанную под хозяйский диван какашку. А как только простили, приласкали, так она уже резво скачет на всех четырёх!
Что ни говори, а любят на Руси несчастных, хворых и убогих с какой-то особой силой. Именно поэтому иногда здоровые мужики из себя с упоением разыгрывают всевозможных горемык. Или вот тут пустили слух, что у главного энергетика города врачи обнаружили рак, так окружающие мигом ему всё простили, хотя был он сволочью порядочной. Как прослышали, что он в онкоцентр ездит, так сразу полюбили его всей душой. Бабки Никаноровна с Мухоморовной, неугомонные городские сплетницы, якобы своими глазами видели, вот всем и разнесли: болен, мол, подлец. И не абы как, а смертельно! Он же на деле к однокашнику своему ездил, однокашник у него от рака лёгких умирал, а он сам и не собирался помирать. Потом, когда это всё выяснилось, Мухоморовна его тут встретила и обматюгала: «Мы ж думали, что ты умираешь, потому и простили тебе, что ты у нас кусок участка оттяпал!». Как узнали, что он не болен – не просто смертельно, а вообще не болен! – так возненавидели его, пуще прежнего. Ведь бывает такое, что человека уже почти погибшим считали, уже почти похоронили и тризну справили, а тут выяснятся, что покойник жив и здоров. И сразу эмоции «эх, каким он славным парнем был» резко сменяются какой-то озадаченностью «а чего мы его жалели, если у него дела лучше нашего идут». Не то, чтобы у нас только убогих любят и жалеют, а просто хамская жизнь такая. Люди плохо друг к другу относятся, а тут у кого-то замаячила смерть на горизонте и заставила-таки задуматься о смысле бытия, о цели жизни. А что мы в этой жизни видели? Дефицит да бесконечные очереди за ним, битву за квадратные метры жилплощади в бараках. Жалко и того, кто болен и кто пока здоров, ну и себя, естественно, тоже очень жалко. Хоть и говорят теперь, что жалеть никого не надо, но очень уж сильное это чувство. Как навалится на тебя, так и не отпустит…
И этот туда же: чуть что, а у него сразу астма срабатывает, как защита какая-то, как оправдание всех его преступлений. Он, действительно, иногда начинал задыхаться во сне, орать что-то нечленораздельное. Она тогда брала его за плечи, сажала на кровати и будила: а ну-ка дыши. Он потом долго приходил в себя, лежал с мокрым полотенцем на горячей голове весь такой несчастный и слабый, словно его по недоразумению засунули в чужое обмякшие тело, так что никто бы и не подумал, что он может быть настолько опасным и страшным для кого-то. Лежит, не сводит с неё непривычного для себя лучистого взгляда и тихо просит, как больной ребёнок: «Не бросай меня. А? Не уходи». Потом привстанет, притянет её к себе, поднимет на руки, и она только успеет про себя испугаться этой резкой метаморфозе в нём, что он из такого беспомощного опять превращается в себя прежнего. А он уложит её рядом, уткнётся ей носом в щеку и только тогда заснёт безмятежным сном. И она тревожно слушает, не повторится ли приступ, и радуется, как он мерно сопит во сне и только иногда просыпается, чтобы убедиться, что она рядом, и пробормотать своё «не уходи». Ну как его такого бросишь?.. Где он такой ещё есть?