Мальчики пастушки

— Ну-ка, соловушка, спой что-нибудь хорошенькое один, — скажет он, бывало, после урока пения, настраивая скрипку, и когда Семка пел, в классе никто не смел и пошевельнуться. Все сидели точно зачарованные.

Голос Семки, как прозрачная струя фонтана, рвался в высь и сливался с голубым сиянием, в воображении вставали живые образы: виделась и река с крутым берегом, и одиноко стоящая зеленая липа, и удалой добрый молодец, которому ничто нипочем, и для которого жизнь — сплошной разгул и молодечество.

Ребята окружили Семку тесным кольцом и дружно подхватили, как только он допел последнюю ноту:

Песня удалая вдалеке звучит…

Семка переводил дух, закрывал глаза и опять заливался.

Луг покрыт туманом, словно пеленой,
Слышен за курганом звон сторожевой.

А ребята подхватывали:

Этот звон унылый, звон прошедших дней,
Пробудил, что было, в памяти моей.

Нежные детские голоса слились в один общий хор и наполнили собою немую тишину. Казалось, слушала мальчиков вся окружающая ширь безмолвная, а далеко за рекою эхо ловило последние звуки и еще нежнее повторяло:

…в памяти моей…

Семка вдохновлялся все больше и больше, глаза сильней загорались, хотел вложить в песню всю свою душу:

Над твоей могилой соловей поет…

с безнадежной тоскою выговаривал трагические слова Семка, печально качнув головою:

Скоро и твой милый сладким сном уснет…

Песня допета. Замерли последние звуки ее в немом пространстве.

Семка стоял весь, как-то опустившийся, точно расслабленный, рассеянно смотрел в даль, но на лице его блуждала довольная улыбка. Он весь вылился в этой песне, опустел и совсем не походил на того живого и подвижного мальчика, с насмешкой на бойком лице и с острым языком. Товарищи стояли тоже молча, ожидая, не запоет ли Семка еще что-нибудь.

Общее молчание нарушил Васька, не принимавший участия в пении: у него не было ни голоса, ни слуха. Он лежал на земле, опершись на локотки, и не сводил с Семки глаз.

— А здорово ты пел, Семка! — сказал он, ласково улыбаясь. — Индо сердце защемило.

Семка сразу повеселел.

— Как умею.

Мало-по-малу к ребятам опять вернулось их обычное, беспечное настроение и опять пошло: кто во что горазд. Кто принялся за работу, кто бегал и кричал, что взбредет в голову, а некоторые возились и мяли друг друга. Иные жевали черствый хлеб, запивая его водою.

Для еды у них не было — установлено определенного времени. Кто когда хотел, тот и ел. Вместе ели только картошку; ее пекли сообща и в каждом доме брали поровну.

Солнце село, оставив за собою багряное зарево. На востоке загорелась ранняя звездочка, пробиваясь сквозь угасающий дневной свет. В воздухе посвежело. Ребята подогнали лошадей, плотнее запахнули свое зипунишки и уже не расходились далеко от места ночлега. Вдали показался верховой, поднимаясь из лощины. Все устремили взоры туда, стараясь определить кто едет.

— Филька! — вырвался наконец радостный крик.

— Филька! Филька! — повторяли ребята, прыгая от радости.

А Филька, понимая нетерпеливое ожидание товарищей, разогнал лошадь и подскакал к ним во весь опор.

— А вот и я!

— Ну, чего же ты там так долго?

— Поди — ка ты, приезжай скорее!

Филька весь был увешан узелками, свертками и мешочками, торчавшими у него и за пазухой, и за поясом, и за плечами. А через лошадь висел перекинутый мешок картофеля — меры с полторы. Ребята бросились к нему: кто снимал епанчу и мешок с картофелем, кто треножил лошадь путом, кто отвязывал у самого Фильки узелки и мешочки, и все торопили друг друга:

— Да ну, ты, скорее, чего копаешься!

Филька оделял товарищей: кого сдобной колобашкой, кого пирогом с кашей, кого лепешками, а кого просто большой краюхой хлеба. Некоторым прислали яиц, а одному мальчику сердобольная мать навязала бутылку молока и завернула с хлебом три баранки. Ребята с жадностью хватали из рук Фильки посылки и наперебой спрашивали:

— А это кому? А это? А мне?..

Филька разбирал узелки, припоминал кому что следовало и останавливал.

— Да подожди ты хватать — то! Это не тебе, Ванятке! Тебе вон мешок!.. А это кому!.. Пронька, кажись, тебе.

— Мне, мне! — кричал Пронька, протягивая руку. — Это платок нашей бабки. Я по платку вижу!