Джулиан покачал головой:
– Я только и делаю, что доставляю всем неприятности, в том числе тебе…
– Нет! – Ядриэль вздрогнул, когда отрицание гневно вырвалось из его рта. Он бросил на дверь нервный взгляд. Если он продолжит кричать, то кто-нибудь внизу может услышать. Но он должен переубедить Джулиана. – Ты ведь слышал, что сказал мой отец. Разве ты не хочешь остаться на мой акеларре?
Джулиан выдохнул:
– Тебе нужно освободить меня.
Спокойствие и уравновешенность Джулиана были невыносимыми. Он хотел, чтобы Джулиан дал отпор, чтобы он заспорил, рассердился или сделал
Улыбка Джулиана была грустной и сдержанной.
– Я хочу уйти, прежде чем натворю дел, прежде чем причиню боль тем, кто мне небезразличен, – сказал он Ядриэлю. Он закусил нижнюю губу, словно утаивая что-то, но затем покачал головой. – Так будет лучше. Всем будет лучше без…
– Боже, как мне надоело это слышать! – рявкнул Ядриэль, делая шаг вперед. Джулиан удивленно поднял глаза. – И если ты хоть на секунду думаешь, что
Джулиан нахмурился, раздувая ноздри, но Ядриэль не обращал внимания. По крайней мере, у него на лице больше не было того ужасного поражения.
– Ты на что угодно готов ради своих друзей, верно? И они готовы на что угодно ради тебя. Ты берешь людей под свою опеку и защищаешь их, вот что ты делаешь! И твой брат тоже! Вы оба отчаянно защищаете близких и поэтому, наверное, постоянно собачитесь…
– Ядриэль…
– Просто пара идиотов, которые не знают, как говорить о своих чувствах, зато прекрасно умеют спорить! – прорычал он, всплескивая руками.
– Обрубить все концы, – сказал Джулиан. – Ты обещал…
– Да ни черта я тебе не обещал! – огрызнулся Ядриэль, чувствуя раздражение.
Джулиан вздохнул и потер рукой бритую голову:
– Ты ведь хотел избавиться от меня в первый же день, помнишь?
Ядриэль скрестил руки и впился в него взглядом. Да, он помнил, но это больше не в счет.
– Ты лишь должен был помочь мне убедиться, что с моими друзьями все в порядке, – Джулиан загнул палец, – и тогда бы я позволил тебе освободить мой дух, чтобы ты показал всем, что ты брухо, ведь так? – Руки упали на колени. – Я делаю то, что ты хочешь, – и я
Но Ядриэль
– Ты ведь этого и хотел, нет? – подтолкнул его к ответу Джулиан.
– Да, – неохотно согласился он. В венах пульсировала кровь.
В голосе Джулиана наконец прорезалось раздражение:
– Ну так и что изменилось?
– Все!
Между ними повисло долгое молчание.
Джулиан уставился на Ядриэля, слегка сузив глаза, как будто Ядриэль был загадкой, которую он пытался решить.
Кажется, он действительно повлиял на Ядриэля – тот хотел лишь орать и спорить, пока Джулиан не поймет, что ведет себя глупо.
Проблема была в том, что он
Все происходило слишком быстро. Ядриэль не был готов. Ему нужно было больше времени. Пока он пытался придумать другой вариант, отчаяние пронзало его насквозь.
Но правда была в том, что иного выбора не было.
У Ядриэля перехватило дыхание. Ладони были скользкими от пота.
– Еще один день, – сказал он дрогнувшим голосом.
Джулиан застонал:
– Мы просто тянем время, Ядз, какой смысл?
– Еще один день, – настоял он, на этот раз тверже. – Завтра в полночь начнется День мертвых, и…
– И все призраки вернутся, да, я помню, – проворчал Джулиан.
У Ядриэля не было ни времени, ни терпения, чтобы поправить его хоть с толикой вежливостии.
– И тогда я отпущу тебя. Тогда у нас есть еще один день.
Джулиан собирался заспорить, но когда он открыл рот, Ядриэль перебил его:
–
Джулиан захлопнул рот. Мышцы челюсти напряглись. Но в итоге он сказал:
– Ладно.
Это слегка обнадежило Ядриэля.
–
Не говоря ни слова, он ушел в ванную, хлопнув за собой дверью.
Ядриэль откинул занавеску душа и включил воду, повернув кран с горячей водой. Когда он вошел, то чуть не ошпарился, но ему хотелось ощутить на своей коже жар и как следует соскрести с себя грязь. Когда он убедился, что под ногтями не осталось и следа черной каемки, а волосы больше не пахнут гниющей плотью Тито, горячая вода уже была теплой на ощупь. Кожа была гладкой и покрасневшей.
Почувствовав волну изнеможения, Ядриэль прислонился лбом к прохладной плитке и закрыл глаза. Вода билась о шею и стекала по спине. Он цеплялся за свой гнев, потому что боялся тех чувств, что придут ему на смену, но слишком устал, чтобы злиться.