Мальчишка-командир

Мария Валерьяновна положила листок перед собой, разглаживая, провела по нему тыльной стороной своей маленькой ладони.

— Мы давно, Аркаша, считаем тебя своим, — произнесла она. — Ты был с нами в самое трудное время. И мы это помним. Но не сердись на меня, детей в партию не принимают. Сейчас создается молодежная партия. Обещаю, ты будешь принят в числе первых.

— Я хочу в ту партию, в которой вы.

— Еще не было случая, чтобы принимали в четырнадцать лет.

— Давайте напишем, что мне шестнадцать.

— Аркаша, партию обманывать нельзя.

— Но я же не жалованье, не паек прошу.

— Я поговорю с Вавиловым.

Она вышла из кабинета и вернулась минут через десять.

— У Вавилова тоже нет возражений. Но мы не можем тебя принять по уставу. И потом, куда тебе торопиться?

— Мне нужно, — упрямо ответил он и, выйдя из приемной, не постучав, открыл дверь в другой кабинет.

Председатель уездного комитета партии Федор Алексеевич Вавилов вступил в РСДРП в 1904 году. Участвовал в первой русской революции, скрывался от преследований, много раз его жизнь висела на волоске, но он сохранил приветливость и добродушие сильного и абсолютно здорового человека.

Когда Аркадий вошел к нему, Федор Алексеевич торопливо писал, прижав телефонную трубку плечом к уху. Завидев Голикова, жестом пригласил сесть, а закончив разговор, сказал:

— Не можем мы тебя, Аркадий, принять. Не проси.

— Я читал устав, — ринулся в атаку Аркадий, — там сказано: принимать надо тех, кто согласен с целями и поддерживает. А я согласен и давно поддерживаю.

Вавилов засмеялся:

— Губком нам не утвердит.

— А вы примите, там посмотрим.

— Ладно, созвонюсь с губкомом. Зайди завтра к Марии Валерьяновне.

Аркадий не спал всю ночь и пришел к зданию исполкома, когда все еще было закрыто, но у дверей уже толпилось человек двадцать.

Мария Валерьяновна появилась без пяти минут восемь. Кивнув Голикову, она сказала:

— Напиши новое заявление. Там должны быть такие слова: «Ручаются за меня Гоппиус и Вавилов».

Через два дня, 29 августа 1918 года, Арзамасский уездный комитет РКП(б) постановил: «Принять А. Голикова в партию с правом совещательного голоса по молодости и впредь до законченности партийного воспитания»*.

...В сентябре у Натальи Аркадьевны оказалось два свободных дня.

В воскресенье утром все рано встали, чтобы позавтракать и отправиться на Тёшу. За город, на берег реки, часто выезжали, пока был дома Петр Исидорович, а с тех пор как он ушел на войну — ни разу.

Дни стояли теплые, солнечные, лето не кончалось, только листва была почти сплошь золотой и сильно похолодали вечера.

Готовясь к долгожданной прогулке, девочки заплели в косы самые нарядные ленты, Аркадий погладил брюки, начистил сапоги и надел свою любимую рубашку в клетку. Наталья Аркадьевна, наконец, отоспалась после дежурств, была оживленной и приветливой, какой ее давно не видели.

— Встретила Петра Петровича, — сказала она за столом, отрезая маленький кусочек мяса и отправляя его в рот. Наталья Аркадьевна необыкновенно красиво ела: девочки старались ей подражать, но у них так красиво не получалось.

— Какого Петра Петровича? — спросила тетя Даша. Она, по обыкновению, закончила еду и ждала остальных, чтобы убрать со стола.

— Цыбышева. Идет по улице, как лунатик. Я его остановила и спрашиваю: «Вы не здоровы?» — «Здоров, — отвечает, — Петьку своего только что на войну проводил».

— Но Петька с Аркадием нашим учился, — встрепенулась тетя Даша. — Разве ж таких берут?

— Петька на два года старше, — уточнил Аркадий. — Но я тоже чуть не уехал, да в последнюю минуту меня не взяли.

— То есть как это чуть не уехал? — изумленно и гневно спросила мама. — А нас ты спросил? Или мы для тебя ничего не значим?

Наталья Аркадьевна сердилась редко.

Последнее время она была особенно утомлена работой, выступлениями на митингах по «женскому вопросу» и переживаниями, о которых в доме старались не говорить.

Аркадий привык, что мама считает его самостоятельным и не вмешивается в его дела. И был по наивности уверен, что она и тут ему ничего не скажет.

— Мамочка, не сердись, но я уже твердо решил.

Наталья Аркадьевна, прервав завтрак, поднялась, чтобы уйти к себе в комнату. Аркадий поднялся вслед за ней. Она его остановила:

— Адик, я хочу побыть одна. Ты нисколько о нас не думаешь.

О прогулке не могло быть и речи. Долгожданный праздник сорвался.

Поплакав у себя в комнате, Наталья Аркадьевна решила, что не позволит мальчишке своевольничать. Она причесалась, надела свое нарядное, жемчужного цвета платье, которое носила много лет и которое ей было очень к лицу, и ушла из дома. Она хотела посоветоваться с Чувыриным.

Горвоенком Чувырин был высок, моложав, носил густые темные усы, кончики которых во время разговора задумчиво крутил. Зимой и летом он ходил в одном и том же светлом макинтоше и тяжелых солдатских сапогах.

Чувырин встретил Наталью Аркадьевну во дворе, где он чинил сарай. Был он в рубашке навыпуск, закатанных брюках и опорках.

Военком извинился за неказистый вид и пригласил гостью в комнаты.