Мальчишка-командир

И Пашка «давал» — только видно было, как вслед убыстряющейся музыке взлетали, на мгновение отрываясь от земли, Пашкины ноги в тяжелых сапогах со шпорами.

Наконец Пашка замер, поставив одну ногу на носочек, а другую на каблук, широко вскинул руки, изобразив цирковой «комплимент». Ему захлопали. Он серьезно, как артист, поклонился. Плясуну тут же протянули портупею с саблей и револьвером. Парень кивком поблагодарил и, на ходу пристегивая ремень с оружием, вышел из круга, который перед ним уважительно разомкнулся.

Пашка, ревниво отметил Аркадий, был невелик ростом, не старше, чем он, а, судя по экипировке, уже служил.

Голиков направился следом за Пашкой.

— Цыганок! — позвал Аркадий, думая, что это его фамилия.

Тот нехотя обернулся:

— Чего?

— Давай познакомимся.

Цыганок устало взглянул на незнакомого парня: высокий, спина прямая, плечи широкие, крепкие. Ученическая гимнастерка, перетянутая поясом с вензелем «АРУ». За поясом пистолет, как бы небрежно засунутый, без кобуры.

— Никитин, Пашка, — протянул он руку. — А Цыганок — это мое прозвище. За пляску.

— Голиков, Аркадий.

Они обменялись рукопожатием.

— Ты служишь? — спросил Аркадий.

— Служу.

— А как тебя взяли?

— Долгая история, — ответил Никитин.

— Я не спешу.

Они расположились на траве.

— Из Торжка я родом, — начал Никитин. — Работал в цирке. А когда пришли белые, занялся извозом. Чтобы прокормиться. И была у меня девушка. Подруга детства. Постарше меня. Но это дружбе нашей не мешало. Я ее уважал. Очень берег. И мы с ней договорились: когда подрастем, поженимся.

А тут подвернулась выгодная поездка. Я воротился, мне говорят:

«Шла твоя Оля по улице вечером (а она статная, выше меня, косы золотистые, толстые, до самого пояса), ехал мимо начальник ихней контрразведки. Велел ее арестовать и в кабинете у себя снахальничал над нею...»

Пашка замолчал, сорвал одуванчик, дунул на него и долго смотрел, как разлетаются крошечные парашютики.

— Я достал берданку, — продолжал Пашка, — и поклялся, что его убью. А ночью приходит ко мне подпольщик, матрос Гладильщиков.

«Паша, — говорит, — мы знаем про твои планы, поскольку ты неосторожен. Начальник контрразведки, фамилия его Котов, нужен нам живой. А потому замани его в свои санки...»

Прождал я Котова у ресторана целый вечер, а он на других санях уехал. То же получилось и на следующий день. А зима, холодно, одежда плохая. Опять пришел ко мне Гладильщиков.

«Паша, ты делаешь ошибку — стоишь возле самых дверей. А ты местечко в сторонке найди. Пока остальные офицеры выходят — не высовывайся, а как увидишь Котова — подлетай, расталкивай всех, кричи: «Это мой седок!»

Отправился я ждать в третий раз. Мороз еще сильней, а мне жарко, как в горячке. Уже ночь. Замечаю, в главном зале ресторана тушат свет: сперва в левом окне, потом в правом — это наш человек сигнал мне подает.

Выходят офицеры, а моего нету. А мне его точно обрисовали. Я жду. Гляжу — вышел: молодой еще, а с бородкой, серая папаха, золотые очки, шинелка в талию, на поясе маленький пистолетик. И держит под руку даму. Она в мехах. У меня сразу слезы: «Мало, — думаю, — тебе которые в мехах. Ольга тебе еще моя понадобилась!» И такая злоба... А я ж тебе говорил — в цирке работал. Акробатика. Вольтижировка. То да се. Выбирать не приходилось, потому как жрать надо. И наш хозяин, сам весь перебитый, бывало, говорил: «Артист — человек особенный. У него мамаша дома помирает, а он к публике веселый выйти должен».

Вспомнил я эти слова, улыбнулся через силу, словно на арену выхожу, и со свистом, с гиканьем — к подъезду.

«Ваше превосходительство, — кричу, — прошу в мои санки. Прокачу и вашу даму и вас, как на крыльях». Сунулся было к нему другой извозчик, да я ему кулак показал. «Это, — говорю, — мой всегдашний седок».

«Ладно, — говорит Котов, — прокати. Только, — говорит, — я тебя что-то не припоминаю. А память на лица у меня неплохая».

«Запамятовали, — говорю, — ваше превосходительство, я вас возил. И вы мне золотую пятерку пожаловали». (А это он другому извозчику так заплатил.)

«Ну, — ответил он, усмехнувшись, — если хорошо прокатишь, то нынче я и десятки не пожалею». — Поцеловал ручку своей даме и посмотрел ей в глаза.

Соскочил я с облучка. Помог им усесться в санках. Накрыл ноги медвежьей шкурой. Офицер мой, гляжу вполглаза, уже с дамой беседует, на меня и не смотрит. Я дернул поводья да как припущу. Один поворот, другой.

«Ты, — спрашивает, — куда это меня везешь?»

«А вы, — говорю, — прокатиться желали».

Тут за меня дама заступилась.

«Пусть, — говорит, — везет, куда хочет. Вечер сегодня замечательный. Я с удовольствием покатаюсь. А то в ресторане было душно».

А мне еще с полкилометра проехать нужно. Я их пулей эти полкилометра провез — и резко повернул. Санки опрокинулись. Они в снег.

«Мерзавец! — закричал на меня Котов. — Я без зубов тебя оставлю!»

«Ой, я сумочку потеряла», — пожаловалась его дама.

Но тут подоспел Гладильщиков с товарищами. И зубы мои остались целы.

Когда пришли красные, Гладильщикова назначили комиссаром отряда, который едет сейчас на Восточный фронт. Вспомнил он и про меня. Взял разведчиком.