Мальчишка-командир

Красноармейцы, сложив в кучи заплечные мешки, составив в козлы винтовки и выделив часовых, рассыпались по площади. Кто кинулся покупать у торговок ржаные лепешки, кто горячую картошку, извлеченную из чугуна, покрытого рваной кацавейкой, а кое-кто разохотился на миску домашней, тут же на жаровне сваренной похлебки с требухой. От расстройства желудка любителей похлебки должно было спасти то, что котел на треноге кипел беспрерывно.

Голиков хотел было запретить бойцам что-либо покупать в этом «обжорном ряду», но его остановил Берзин:

— Пусть. Иначе они растратят деньги на первом полустанке, и неизвестно, чем их угостят там.

Передав своих коней дядьке, Голиков и Берзин разделились. Комиссар направился в местную ЧК узнать, что прояснилось относительно взрыва на паровозе. А командир полка остался на площади. Голиков не считал себя суеверным, но сейчас у него было предчувствие, что уходить ему не следует.

Отправка пяти рот была задумана как операция секретная. Совершенно скрыть от глаз отъезд тысячи бойцов, разумеется, было невозможно. Однако Александров нашел нужным, чтобы о предстоящей отправке до последнего часа знал самый узкий круг людей. И то, что взорванным оказался паровоз, которому предстояло везти подкрепление против мятежников, свидетельствовало о том, что о секретной операции давно знали люди Антонова. Голиков вполне допускал, что осуществленная диверсия была не единственной из задуманных. И он считал, что обязан предусмотреть или разгадать, что его бойцам уготовано еще.

От командира полка — формально — сейчас требовалось одно: посадить бойцов в эшелон. Дальше за них отвечал уже Тамбов. Но Голикова не покидала тревога за то, что может произойти с людьми в дороге. Больше того, тревога эта с каждой минутой нарастала.

...Во время службы у Ефимова Голиков ежедневно сталкивался с многочисленными способами вредительства на железных дорогах. По распоряжению командующего он систематизировал наиболее типичные случаи диверсий. И в своем докладе, который Аркадий сделал перед работниками штаба, в присутствии сотрудников железнодорожной «чрезвычайки», он обратил внимание, что отдельные эшелоны, почему-либо избегнув аварии на одном участке, нередко попадали в катастрофу на другом. Чаще всего это были эшелоны особой важности. Отсюда Голиков приходил к выводу, что в ряде случаев противник имел запасные варианты диверсий.

— Предположим, — выслушав доклад, произнес Ефимов, — что в пункте А, благодаря бдительности часового или стрелочника, диверсия сорвалась. Каким же образом противник оповестит своих агентов, что попытку следует повторить в пункте Б, если расстояния исчисляются сотнями километров?

Аркадий не успел ответить. Его опередил болезненного вида сотрудник из железнодорожной ЧК.

— Товарищ Ефимов, — сказал он, откашлявшись, — мы сутки назад арестовали двух телеграфистов...

Возвращаясь мыслью к утренним событиям, Голиков припомнил, что в тендер паровоза ночью была подброшена сильная мина, замаскированная под внушительный кусок угля. Видимо, предполагалось, что она попадет в топку на перегоне Воронеж — Тамбов.

Но мина попала в топку, когда паровоз только начали разогревать. Кочегара убило, машиниста ранило, топку разворотило. Однако задуманное крушение сорвалось. Понимали люди Антонова, что план их может сорваться?..

Если считать, что противник глупей тебя, то нет. А если вспомнить, что в окружении Антонова много кадровых боевых офицеров, то естественно, что они должны были учитывать: при каких-то обстоятельствах мина могла не сработать. Прибытие же еще одной тысячи красноармейцев было нежелательно для мятежников. Поэтому должен был существовать запасной вариант. Какой? Минирование полотна? Но гражданская война заканчивалась, число фронтов резко сократилось. И теперь уже была возможность лучше охранять дороги на одном из самых важных для страны перегонов — до Тамбова. Нет, разрушение полотна — это не «безосечковый» вариант. Он слишком примитивен. На память пришли слова доктора Де-Ноткина, что за спиной Антонова стоят весьма образованные люди.

По мере того как приближалось время посадки, у Голикова крепло желание поделиться своей тревогой со знакомыми парнями из железнодорожной «чрезвычайки». Но чекистам нужны были факты. Неясностей и предположений им хватало и без него.

Берзин не возвращался. Видя озабоченность на лице командира, верный его дядька передал коней знакомому бойцу, а сам, сняв с плеча карабин, присоединился к Голикову.

Аркадий Петрович прогуливался по площади с видом человека, который раньше положенного времени приехал на вокзал и мог распорядиться свободным временем как хотел. Он шел между группами бойцов, узнавая многих в лицо, отдавая честь, кланяясь. И ему было тепло на душе, что бойцы, заметив его, приветливо брали под козырек, радостно улыбались, приглашая постоять с ними напоследок. Но тревога гнала его по площади, словно от того, что он делал второй или третий круг, что-то могло проясниться.