Мальчишка-командир

Возле одной группы Голиков внезапно остановился. Неподалеку от входа в вокзал собралось шестеро бойцов, которые показались ему незнакомыми. И хотя невозможно запомнить овал лица, форму носа, цвет глаз и разрез рта четырех тысяч человек, Голиков этих шестерых не узнавал. Прежде всего, они чем-то отличались от остальных. У того, что повернулся спиной, была очень длинная шинель. Бежать в такой шинели неудобно: запутаешься, упадешь. Аркадий Петрович месяц назад дал указание: всем, у кого шинели не по росту, заменить на другие. В крайнем случае подкоротить. А у этого шинель была кавалерийская, почти до пят. Не замененная и не укороченная. Почему? И второе: шея бойца заросла давно не стриженными волосами, хотя по строгому полковому правилу, попав в 23-й, любой красноармеец прежде всего знакомился с баней и парикмахерской.

— Из какой роты, товарищи? — напустив на себя простодушный вид, спросил Голиков.

— Из четырнадцатой, — ответил тот, что в длинной шинели, охотно оборачиваясь и улыбаясь. У него было молодое лицо. Когда он говорил, становилось видно, что у него крупные редкие зубы.

— А командир кто ваш?

— Который? Их у нас много. Взводный Топорков — вон картошку горячую ест, а нам не дает. (Бойцы засмеялись.) Ротный — Мельников, а батальонный — Хмурый. (Бойцы засмеялись опять.)

Хмурый — было прозвище батальонного командира, исполнительного и четкого службиста из офицеров, у которого была одна странность — он никогда не улыбался. Говорили, что у него случилась семейная трагедия, от которой он до сих пор не оправился.

— А настоящая фамилия батальонного командира как? — строго спросил Голиков.

— Да чудная у него фамилия, товарищ командир полка, — ответил парень с редкими зубами. — Тризубный вроде.

Фамилия батальонного действительно была странная — Трапезундов. Запомнить ее неграмотному красноармейцу было непросто. И на миг возникшее подозрение, что это люди не его полка, начало рассеиваться. Тут Голиков заметил, что рядом с этими шестерыми на мешках сидит седьмой, низкорослый, плотный парень, темные волосы которого тоже были не стрижены и прикрывали лохмами уши. Парень не смеялся, даже не прислушивался к разговору: ему явно нездоровилось.

— Товарищ, что с вами? — обратился к нему комполка.

Темноволосый попытался встать.

— Сидите, сидите, — остановил его Голиков.

— Занемог он со вчерашнего дня, — ответил боец в длинной шинели.

— Почему же вы не отвели его в лазарет?

— Мы ж не знаем, где он... Доложили ротному, тот Тризубному или как его там по фамилии будет. А батальонный вроде бы ответил: «Все едут, и он пускай едет. В дороге отдохнет и поправится».

— Вы новобранцы? — догадался Голиков.

— Не-е, я служу третий месяц.

— А в полку нашем сколько служите?

— В полку пятый день.

— И все пятый день?

— Все. Мы ж тамбовские.

— А санобработку прошли? В бане мылись?

— А как же. Обязательно мылись. И мыло нам выдали. Спасибо. По полкуска. Обязательно домой пошлем. Только вода в бане была холодная. Помылись, как сумели. Но белье у всех чистое. Мы знаем, здесь строго.

— А шинели, гимнастерки в баню отдавали?

— А зачем? И потом, нам сказали: шинели от этого портятся, сукно скукоживается, шинелка маленькая становится, носить нельзя.

«Надо было проследить, как приняли пополнение, — подумал Голиков. — Но, с другой стороны, Трапезундов — человек опытный. Мог обойтись и без меня. Только зачем же он посылает на Тамбовщину людей, которые только что оттуда прибыли? Какой толк их отправлять обратно, ничему не научив? К чему такая спешка, если из его батальона была нужна всего одна рота?»

Голиков обернулся к дядьке.

— Немедленно врача. И Трапезундова. А вы, — попросил он бойца в длиннополой шинели, — позовите ко мне ротного. Он, кажется, доел свою картошку.

Ротный подбежал, придерживая на поясе бьющую по бедру кобуру. Он был высокий, подвижный, слегка плутоватый, с невзрачным, плохо запоминающимся лицом.

— Это ваши люди? — спросил Голиков, показывая на группу, с которой у него возникла беседа.

— Так точно.

Задыхаясь от быстрой ходьбы, подошел Де-Ноткин, а следом за ним, придерживая шашку, Трапезундов.

— Доктор, посмотрите, что с этим красноармейцем, — показал Голиков на больного, который маялся на мешках.

— Аркадий Петрович, я и так вижу: заурядный тиф.

— Вы докладывали батальонному командиру, что боец болен? — обратился Голиков к ротному.

— А как же? Мы со Смеховым, — он кивнул на парня в длинной шинели, — отводили его утром к ним, — он показал головой на Трапезундова.

— Почему больной красноармеец не отправлен в лазарет? — обернулся Аркадий Петрович к Трапезундову.

— Я подозревал симуляцию перед отправкой на фронт.

— Предположим. Комроты Мельников, почему ваши люди мылись в бане холодной водой? И почему они не прошли полную санитарную обработку?

— Они поступили вечером, когда баню уже перестали топить, — ответил Мельников. — А товарищ Трапезундов сказали, что другого времени для мытья в ближайшие дни нашей роте не дадут. Дезкамера тоже была холодной.