Мальчишки-ежики

Пришлось выйти и признаться.

— Ты чего прячешься?

— Попрощаться пришел, да вижу — не вовремя. Я на несколько дней пропаду. Оперзадание.

— Опасное?

— Ну, что ты, пустяковое. Скоро вернусь. Субботнее кино за мной.

Он хотел было протянуть ей руку на прощание, но девушка предложила:

— Подожди. Целый вечер корпела над шитьем… пройдусь немного.

Накинув жакетку, она вышла на улицу. Николай подхватил ее под руку, потянул к реке.

— Куда ты ведешь? Я ведь только на минутку.

Живнин привел ее к двум березкам над обрывом. Здесь они остановились и стали прислушиваться к вечерним голосам. Кругом было тихо, только изредка с писком проносились летучие мыши.

— Боюсь я их, — зябко передернув плечами, сказала Муся.

— А ты прикрой белую кофточку, а то вцепится, — посоветовал Николай.

Помогая девушке продеть руки в рукава жакетки, он обнял ее и, прижав к себе, решил поцеловать. Но в волнении не нашел губ и чмокнул в нос.

Муся прыснула, но сразу же прикрыла рот ладошкой и постаралась скрыть неуместную смешливость. Затем, как бы в наказание, она легонько шлепнула его по щеке. Это, конечно, была не пощечина, а ласковое прикосновение, от которого у Николая радостно забилось сердце.

На бандитском хуторе

Николай пришел домой почти на рассвете. Бессонная ночь не утомила его, наоборот — воодушевила, наполнила ликующей радостью: «Любит Муська, любит меня!»

Он вдруг ощутил, что очень проголодался. На цыпочках пройдя в кухню, Николай нашел на столе кувшин молока, оставленного хозяйкой, и с жадностью начал пить, закусывая краюшкой хлеба.

Пора уже было собираться в путь. Сбросив с себя городскую одежду, Николай надел старые синие галифе, кирзовые сапоги, вылинявшую сатиновую рубашку и грубошерстную куртку, чтобы не сильно отличаться от хуторян. Затем, спрятав в карман бинокль, запасные патроны и пистолет, поспешил в условленное место встречи.

Город еще не просыпался, улицы и переулки были пустынны. На окраине, где начиналась лесная дорога, Живнина поджидала двуколка с пегой лошадью и трое верховых — переодетых милиционеров.

Проверив, взят ли трехдневный запас фуража, хлеба и сала, Николай покатил в глубь леса. Верховые следовали за ним на некотором расстоянии.

Подъезжая к разветвлению дорог, Живнин привязал вожжи к повозке, чтобы лошадь, без его воздействия, самостоятельно могла выбрать направление. Почуяв свободу, пегая прибавила ходу и без всякого колебания свернула вправо.

Дорога предстояла длинная, лошадью управлять не требовалось. Николай откинулся спиной на сено и, глядя вверх на полоску синего неба, стал вспоминать, что говорила ему сегодня Муся. И вновь его охватило небывалое теплое чувство к ней.

Бессонная ночь, покачивание повозки и монотонное поскрипывание колес вскоре спутали его мысли. Сон одолел Николая и унес в блаженную мглу…

Живнин спал почти четыре часа. Его с трудом растолкал один из милиционеров.

— Пегая дальше не идет, ждет чего-то.

Лошадь остановилась на поляне у ручья. Живнин ополоснул холодной водой лицо и стал осматриваться. На этом месте хуторяне, видимо, устраивали привалы, потому что заметны были следы костра. Вокруг валялись яичная скорлупа, обглоданные кости, обрывки тряпок, бумаги.

— Понятно, почему пегашка остановилась, — сказал Николай. — Пить хочет и овса просит. Тут, конечно, она не раз останавливалась.

Спешившись, милиционеры напоили коней и, дав им корм, вытащили из сумок вареный картофель, сало, хлеб и соль, уселись завтракать.

Чаепития они не устраивали, обошлись холодной водой из родника, обнаруженного поблизости.

Вновь садясь в двуколку, Живнин предложил верховым отстать на большее расстояние, чтобы прежде времени не вызывать у лесовиков тревоги.

Условившись о сигнале и о том, как действовать в случае нападения, Николай зачмокал губами и скомандовал:

— Но… Но! Пошла, пегашка!

Неуправляемая лошадь бодро двинулась с места, вброд пересекла ручей и потянула двуколку в гору.

С двух сторон стоял высокий и сильно захламленный лес. Где-то здесь Трофим и Матреша Фоничевы запасали грибы и были ограблены. Поглядывая по сторонам, Николай прислушивался, но, кроме писка пичуг, его слух ничего не улавливал. И топота милицейских коней не было слышно.

Через час или полтора дорога спустилась в низину, где через обширные болота была проложена гать. По ней пегашка, навострив уши, шагала настороженно, потому что ее подкованные копыта то и дело проваливались и разъезжались на раскисших, неошкуренных бревнах и полусгнивших жердях, из-под которых фонтанчиками выбивалась ржавая вода.

Милиционеры, опасаясь, как бы кони не поломали ноги на бревнах гати, спешились и отстали еще больше.

На преодоление болота ушло много времени. Когда отряд вновь выбрался на твердую дорогу, солнце уже склонялось к западу.

Версты через две Николай уловил запах дыма. Пегашка заметно прибавила шагу.

Вскоре Живнин увидел картофельное поле, а за ним — старый, почерневший стог сена.

Придержав коня на опушке леса, он дождался верховых и предложил новый план:

— Давайте отпустим лошадь одну и проследим, куда она пойдет и что будут делать хуторяне.