Мальчишки из Нахаловки

— Хорошо, и этого ты не знаешь. А скажи, куда вы дели ружье, из которого ты ранен? Газис его унес вместе с тобой.

— Разве он унес? Вот молодец, а я и не видел, ведь мне очень плохо было. Куда же он его дел?

— Значит, тоже не знаешь. Имей в виду, за хранение огнестрельного оружия может очень попасть. Ну ладно, папа говорит, что ты еще больной, лежи. А я иду знаешь куда? В юнкерское училище. Офицером буду. Революции нужны свои офицеры. Котька Гусаков тоже идет. Да почти весь наш отряд бойскаутов. Нас охотно берут. Ведь мы подготовлены.

От этого разговора у Максима на сердце остался неприятный осадок. Ему было очень неловко от того, что он обманул Гену, не признался про жизнь на острове. Но как он мог сказать? Ведь это не его тайна. Нет, нельзя было ему говорить.

Вечером в столовой у Ильи Ильича собрались люди. О чем-то спорили. До Максима доходили обрывки фраз: «Мы социал-демократы!», «Наша партия эсеров», «Локаут», «Стачка», «Большевики»… Из всего этого Максим мог только понять, что и эта семья революционеры.

«Им-то что надо? — подумал Максим. — Богатые люди, а тоже о революции говорят. Наверно, Илья Ильич за рабочих. Хорошо бы подружить отца с Ильей Ильичом. Он такой хороший».

С такими мечтами Максим и уснул.

Побег

Утром пришли Илья Ильич и Маша делать перевязку.

— Ты посмотри, что делается, — удивился доктор, когда сняли повязку. — Ну, Максим, в твоем организме целительный бальзам какой-то. Почти никаких нагноений, воспалительный процесс идет на убыль, пульс нормальный. Молодец! Если боль терпима, можешь завтракать и обедать за столом.

— А на остров можно?

— На остров подождем. Пока что лежи, питайся и побольше спи. Лечиться, брат, надо учиться у собаки. У нее нет ни докторов, ни лекарств. Единственное лечение — покой. Заболеет — ляжет и лежит. Дает организму полную возможность бороться с болезнью, не отвлекает его ни на что. Понятно?

Максим лежал и прислушивался к звукам в доме, во дворе, ожидая — вот-вот зазвенит Сонин голосок. Из кабинета Ильи Ильича его перевели в комнату Гены на такой же кожаный диван. На некоторое время Максим отвлекся рассматриванием Гениной библиотеки. Сколько здесь замечательных, нечитанных Максимом книг. Фенимор Купер, Майн Рид, Луи Буссенар, Дюма. Максим взял «Кожаный Чулок», начал читать. Нет, не читается.

На душе что-то муторно. А тут еще знаменитый «оренбургский дождь» — жаркий августовский ветер. Прокаленный афганским и туркестанским солнцем пролетел он через Мугоджары, бескрайние степи, захватил тучи пыли, пересохшего ковыля и тащит за собой на беззащитный город. Тех, кого он поймает на улице, хлещет по лицу горстями песка, мелкой гальки, загоняет в душные, переполненные пыльным туманом комнаты.

Конечно, Максим не из тех, кто с этим считается. А все же. Разлука с родными и друзьями, жизнь в чужом доме, болезнь, да и неприятный разговор с Геной — все это камнем давило на сердце. А тут еще Соня не выходит из головы. Почему ее так долго нет?

Но что это? Какой-то шум в гостиной, знакомые голоса. Да ведь это Сонина мать, а вот и голос самой Сони. Максим замер. Он сел на диван и в радостном ожидании смотрел на дверь. Вот она распахнется, в комнату вбежит Соня. Нет, не идет.

Зато пришел Гена, с ним Котька. Оба веселые, довольные — их зачислили в юнкерское училище. Котьку распирала гордость. Он даже снизошел до разговора с Максимом и спросил:

— Ну а ты куда поступаешь?

— В мастерские, учеником слесаря.

— Многому ты там научишься. А мы с Геннадием будем офицерами.

— Уж из тебя выйдет офицер, мешок с трухой, — усмехнулся Максим.

— Ну ты не больно-то. Ты насчет моей толщины? Так это пока я дома. А в училище жир сгонят. Жорж, ты знаешь, он у нас в училище преподает гимнастику. Жорж говорит, что жир превратит в мускулы. Представляешь, при моей комплекции какой я буду сильный. Читал «Трех мушкетеров»? Так вот, я буду как Портос.

Котька и Гена ушли в столовую. Там по случаю их зачисления в училище собрались гости.

Максима к столу не пригласили. Получалось так: его пригрели, приласкали, поиграли в доброту и тут же дали понять: ты не наш. Э, да что там говорить: господа они и есть господа. Вот как бы отсюда смыться. А как смоешься? Ни штанов, ни рубашки. Ну ладно, вот разойдутся, спрошу у Маши одежду и уйду, решил Максим.

Ему давно надоело лежать на животе. До этого Максим боялся боли, а сейчас от обиды, что ли, решился и повернулся на спину. Она моментально заныла, но терпимо.

После нескольких тостов за будущих офицеров и их родителей голоса стали громче.

Вот говорит Гусаков:

— Послушайте, Жорж, вы, оказывается, офицер, а как же вы стали циркачом?

— Видите ли, — ответил Жорж, — в четырнадцатом в чине поручика пошел на фронт. Был ранен. А лежа в госпитале, поразмыслил: за что я пролил кровь? За веру, царя и отечество? Но о вере у меня свое мнение. Она нужна для обуздания простого люда, образованному человеку вера в бога ни к чему. За царя? Его я, как и все прогрессивные люди, давно уже не уважаю. Что же касается отечества, так ему можно служить в любом месте, не обязательно в пекле войны.