Мальчишки из «Никеля»

Способ третий: смерть. Причем даже «по естественной причине», если ей поспособствовали плохие условия проживания, недоедание, безжалостная, преступная халатность. Летом 1945-го один совсем юный мальчик, запертый в карцере – популярный исправительный метод в те времена, – умер от остановки сердца, и патологоанатом назвал эту смерть естественной. Представьте, каково это – жариться в этих железных ящиках, пока твое тело не испустит дух. Грипп, туберкулез и пневмония выкосили немало подростков, как и несчастные случаи, утопления, падения. Пожар 1921 года забрал двадцать три жизни. Половина выходов из жилого корпуса оказались заперты, а двое никелевцев так и не смогли выбраться из темных каморок на третьем этаже.

Тела мальчиков закапывали на Сапожном холме или выдавали родственникам. Несколько смертей можно назвать совсем отвратительными. Загляните в школьные архивы, какими бы скупыми сведениями они ни отличались. Травма тупым предметом, выстрел из дробовика. В первой половине двадцатого века были случаи гибели мальчиков, отданных в приемные семьи. Некоторых убивали во время самовольной отлучки. Двоих переехал грузовик. Эти смерти никто не расследовал. Археологи из Южно-Флоридского университета заметили, что ребята, предпринимавшие попытки побега, погибали чаще, чем те, кто не рисковал. Предположительно. Что же до безымянного кладбища – оно своих тайн не раскрывало.

Способ четвертый: и, наконец, побег. Можно удрать – а там уж что получится.

Некоторые мальчишки сбегали в неведомое будущее и таились в тени – под новыми именами, на новом месте. И до конца своих дней боялись, что Никель с ними еще поквитается. Чаще всего беглецов перехватывали, отправляли на Фабрику мороженого, а потом на пару недель сажали в темную камеру – чтобы подумали о своем поведении. Бежать было безумием, но и оставаться тоже. Как может мальчишка, заглядываясь на свободный, живой мир за пределами школьной территории, не помышлять о побеге на волю? Чтобы наконец самому начать писать собственную историю. Не позволять себе думать о побеге – пускай и мимолетно, как взмах крыла бабочки, – означало уничтожить в себе человека.

Один из самых известных никелевских дезертиров – Клейтон Смит. Его история передавалась из уст в уста, надзиратели и воспитатели обеспечивали ей долголетие.

Шел 1952 год. Клейтон был не из тех, в ком скрывался потенциальный беглец. Не силач и не то чтобы умник, лишен дерзости и энергичности. Просто ему не хватило воли, чтобы дотянуть до конца. Еще до кампуса ему пришлось несладко, но Никель показал ему жестокость этого мира во всей ее шири и беспримесности, раскрыл глаза на более страшные горизонты. Если он к своим пятнадцати годам уже столько всего пережил, что же ждет его впереди?

Все мужчины в семье Клейтона имели существенное сходство. Соседи сразу их узнавали по ястребиному профилю, золотисто-карим глазам, летящим движениям рук и губ во время разговора. Внешней похожестью дело не ограничивалось: среди мужской половины семейства Смит не встречалось ни счастливчиков, ни долгожителей. И Клейтон лишний раз подтвердил это правило.

Когда мальчику исполнилось четыре, у его отца случился инфаркт. Рука, точно когтистая лапа, повисла на простынях, глаза и рот широко распахнулись.

В десять Клейтон бросил школу, чтобы пойти работать на манчестерские апельсиновые плантации – вслед за тремя братьями и двумя сестрами. Младший из детей, он тоже вносил свою лепту в общее дело. Здоровье его матушки сильно подорвала пневмония, и флоридские власти взяли семью под свою опеку. Детей разделили. В Тампе Никель по-прежнему звали ремесленной школой для мальчиков. Он славился как учреждение, где исправляли нравы, если в душу мальчишки успело попасть дурное семя – или ему просто некуда было податься. Старшие сестры писали Клейтону письма, которые ему зачитывали приятели-никелевцы. А братьев раскидало кого куда.

Драться Клейтон не умел – его всегда окружали старшие, они-то и защищали его от обидчиков, – поэтому во время никелевских потасовок ему изрядно доставалось. Уверенно и спокойно он себя чувствовал только на кухне, когда чистил картошку: и тихо, и никто не мешает. В то время воспитателем в Рузвельте работал Фредди Рич, из фактов трудовой биографии которого можно было составить географическую карту детской беспомощности. Дом Марка Гиддинса, Гарденвильская школа для подростков, приют Сент-Винсент в Клирвотере, академия Никель. Кандидатов Фредди Рич отбирал по походке и осанке, чтение их личных дел подкрепляло его аргументацию, а характер взаимоотношений его избранников с другими мальчиками ставил финальную точку. Юного Клейтона долго упрашивать не пришлось – достаточно было надавить на пару позвонков, и мальчик тут же уяснил: «Пора».