Мальчишки из «Никеля»

События девятнадцатилетней давности раздробились на мелкие кусочки, точно рассыпанная горсть зерна. Так проще, если надо сосредоточиться на деталях. Но мелочи отвлекали, не давали увидеть всей картины целиком. Однажды они с Томом, его коллегой по первой работе в транспортной компании, крепко поссорились. После многолетней дружбы. Четвертого июля они с Милли поехали в Порт-Джефферсон, где Том устраивал барбекю. Разговор зашел о каком-то рэпере, который недавно вышел из тюрьмы, куда попал за неуплату налогов. «Не хочешь в тюрьму – так живи по уму!» – протянул Том, подражая песням из заставок сериалов про копов. «Им все сходит с рук как раз потому, – процедил он в ответ, глядя на Тома, – что люди вроде тебя считают, будто они этого заслуживают».

Но почему он – кстати, «он» – это кто? Элвуд? Тернер? Мужчина, за которого она вышла замуж? – вообще взялся защищать этого паразита? Да еще так яро! Начал орать на Тома на виду у всех гостей, пока тот переворачивал бургеры в своем дурацком фартуке. Всю дорогу до Манхэттена они молчали. Были и другие детали: вот он выскакивает из кинозала, бросив вместо объяснения короткое «скукотища», – потому что сцена насилия или бессилия захватила его и снова вернула в Никель. Обычно сдержанный, он временами мрачнел. А его проповеди о копах, хищниках и системе уголовного правосудия? Да, копов никто не любит, но его ненависть была особой, и Милли приучила себя просто ждать, пока он выпустит пар; в эти минуты ее пугал его звериный взгляд и горячность речей. По ночам его изводили кошмары, о которых он потом не помнил. Милли знала, что в исправительной школе ему пришлось нелегко, но не могла и помыслить, что это и было то самое место. Она положила его голову себе на колени и, пока он плакал, все гладила пальцем рваный краешек уха, точно у бездомного кота. Шрам, которого она никогда не замечала и от которого сейчас не могла оторвать глаз.

Кем он был? Собой. Тем, кем и всегда. Она сказала, что все поняла, – насколько вообще смогла понять его в их первую ночь. Он был собой. Она – его ровесница, с тем же цветом кожи, выросла в той же стране. В 2014-м она приехала в Нью-Йорк. Ей тяжело было вспоминать, как трудно им жилось прежде. Когда она приезжала погостить к родственникам в Виргинию, то наклонялась над фонтанчиком с питьевой водой только для цветных. Сколько усилий прикладывал белый мир, лишь бы их сломить. Бывало, мысли об этом накатывали волной, порожденные сущими мелочами, например попыткой поймать машину на углу улицы и последующим унижением, о котором она забывала спустя пять минут, потому что иначе недолго и с ума сойти. А порой поводы были серьезнее: поездка через деградирующий район, угодивший все в те же жернова белого мира, убийство еще одного темнокожего парня полицейским. Они держат нас за недолюдей в нашей собственной стране. Так было. А может, будет всегда.

Для нее не имело значения, как его зовут. Он ей солгал; но чем больше Милли узнавала о том, что он пережил, тем легче принимала эту ложь. Выбраться из того ада, сохранив в себе человека, способного любить – так, как он любил ее, – и достойного любви – ее любви, – в сравнении с этим его обман был ничтожным.

– Я не стану мужа звать по фамилии.

– Джек. Джек Тернер. – Никто никогда не звал его Джеком – кроме мамы и тети.

– Придется привыкать, – сказала Милли. – Джек, Джек, Джек.

Ему понравилось, как прозвучало его имя. Каждый раз, когда она произносила его, оно становилось все более достоверным.

Этот разговор вымотал обоих. Позже, в постели, Милли попросила:

– Расскажи мне все-все. Одного вечера мне не хватит.

– Хорошо. Обязательно.

– А если тебя арестуют?

– Сам не знаю, что тогда.

Она сказала, что должна поехать с ним, хочет поехать с ним. В любом случае он бы ей этого не позволил. Пообещал, что они вернутся к этому разговору после его возвращения. Независимо от результата.

Они лежали молча, но так и не уснули. Милли прижалась к его спине, а он обхватил рукой ее поясницу, словно хотел удостовериться, что это она рядом.

Сотрудница аэропорта объявила посадку на рейс до Таллахасси. Ему достался целый свободный ряд. Он вытянул ноги и провалился в сон – как-никак всю ночь глаз не сомкнул, а когда проснулся, продолжил спорить с самим собой о предательстве. Милли изменила всю его жизнь. Помогла подняться после всего того, что с ним произошло. А он предал ее. А еще предал Элвуда, когда отдал то письмо. Надо было сжечь его и отговорить друга от этой дурацкой задумки, а не играть в молчанку. Его жизнь прошла в сплошном молчании. Он говорит: «Я хочу отстоять свою правду», а мир отвечает безмолвием. Элвуду. С его прекрасными нравственными императивами и не менее прекрасной верой в то, что человек способен исправиться, а мир – ступить на правильный путь. Он спас Элвуда от двух железных колец на задворках и от тайного кладбища. В итоге его закопали на Сапожном холме.

Надо было сжечь то письмо.