Мальчишки из Васильков

Никита Григорьевич согнал с дверцы двух других голубей, рябых драконов, подогнал Маркизета к отверстию в чердачке и осторожно потянул за веревку. И в это время блок, через который была перекинута веревка, взвизгнул, почти мяукнул, потому что, наверное, была не смазана оська. Маркизет шарахнулся, часто-часто захлопал крыльями и повис над голубятней. Так он висел секунды три или четыре, потом, словно его подхватило боковым ветром, словно он заскользил по крутому невидимому скату, пронесся над изгородью, сарайчиком и, подняв кверху крылья, опустился на крышу курятника рядом со своей голубятней.

Никита Григорьевич швырнул под ноги трость, и скрестив на груди руки, сел на ступеньку у голубятни. Затем провел ладонью по лицу, поднял глаза на Шурко и сказл глухим голосом:

— Поймай двух черных николаевских.

— Может, не надо? — стрельнул в меня глазами Шурко.

— Я сказал: поймай! — Никита Григорьевич встал, поднял с земли трость, принялся вертеть ее в руках. — Где масленка? — спросил он у сына. — Принеси масленку.

Шурко трусцой направился к дому.

— Живей! — прикрикнул Никита Григорьевич. — Да, если б не скрипнула катушка... — Он посмотрел на меня, и я прочел в его глазах мольбу.

— Можно еще раз, — сказал я, — на ваших условиях.

Серый дернул меня за пиджак.

— Одного дракона, — сказал Никита Григорьевич, и добавил, боясь, видимо, что я не соглашусь: — Молоденького...

— Принимаю, — ответил я.

— Шурко! — крикнул Никита Григорьевич, и лицо его повеселело. — Тебя только за смертью посылать.

Шурко принес масленку. Никита Григорьевич приставил к голубятне лестницу и полез смазывать блок. Серый поплелся в свой двор ловить Маркизета.

— И чтоб больше ни одного слова, — сидя с масленкой на крыше голубятни, ворчал на сына Никита Григорьевич, — чтоб не единого. Ведь птица понимает слова, смысл улавливает... Иначе схлопочешь!

— Ладно, — буркнул Шурко.

У Серого было кислое лицо. Он протянул мне голубя и сказал:

— Сами проигрывайте. Такую птицу за какого-то там рябого дракона...

— Да любой дракон твоему общипанному попугаю сто очков вперед даст, — не удержался Шурко. — Я за него и дохлого цыпленка не дал бы.

— Цыц! — рявкнул Никита Григорьевич. — Что было сказано?!

Думаю, что на этот раз он непременно влепил бы сыну оплеуху, если бы не сидел на крыше. Блок, обильно политый маслом, вертелся совсем бесшумно. Никита Григорьевич перекинул через него подъемную веревку и спустился на землю.

И вот трость снова в его руке. Я присел и выпустил Маркизета. Он вел себя точно так же, как и несколько минут назад: прошелся по земле и взлетел на голубятню. Но дальше все было иначе. Едва Никита Григорьевич прикоснулся к нему кончиком трости, он поднялся в воздух и спикировал к своей голубятне.

У Никиты Григорьевича задрожали руки. Он прислонил трость к лестнице и сказал, не глядя на нас:

— Еще одного... дракона...

— Принимаю, — ответил я и подтолкнул Серого: — Неси.

Серый весело подмигнул мне и помчался за Маркизетом.

Второй дракон был тоже наш. Маркизет взлетел с земли и не пожелал сесть на чужую голубятню.

— Это против правил! — закричал Шурко. — Это не в счет!

Жена Никиты Григорьевича, молча стоявшая все это время у деревянной оградки, которой была отделена от остального двора площадка голубятни, покачала головой и спросила мужа:

— Валидол принести?

— Уходите! — побагровел Никита Григорьевич. — Все уходите! И ты тоже! — крикнул он на Шурко. — Болтун!

Я решил, что и нам с Серым следует уйти. Но Никита Григорьевич, едва я сделал шаг, подбежал ко мне, схватил за руку и, тряся ее, заговорил:

— Еще раз. Последний. На любых условиях. Какие ваши условия? Принимаю любые. Еще раз. Последний. Какие?

— Выбракованным голубям головы не рвать, — сказал я. — Все выбракованные — мои, пока я здесь живу.

Никита Григорьевич отпустил мою руку и засмеялся:

— Да я и так могу вам отдать их. Это не условие.

— Это — условие, — настоял я.

— Принимаю.

Когда Маркизет после долгих стараний Никиты Григорьевича все же улетел, вырвавшись из-под почти захлопнувшейся дверцы, Никита Григорьевич со стоном опустился на каменную ступеньку, уронил трость и закрыл лицо руками.

— Вам плохо? — спросил я.

Никита Григорьевич покачал головой. Я присел перед ним на корточки, коснулся рукой его колена.

— Продайте, — сказал он, все еще не отнимая ладоней от лица.

Я промолчал.

— Продайте, — повторил он.

— Не продаю, — ответил я.

Он вытер рукавом куртки лицо, встал и пошел к дому. В дверях его ждал Шурко.

— Отдашь соседям двух черных николаевских, — сказал ему отец, — и двух рябых драконов. Сейчас же!

Шурко проводил меня и Серого злым взглядом.

— Тащи, как тебе сказано! — крикнул ему от калитки Серый. — Болтун!

— А за болтуна ты еще поплачешь, — ответил Шурко, — получишь еще.

— Драться, да? — остановился Серый.

— Драться!

— Домой! — приказал я Серому и толкнул его в плечо.

— Что, сдрейфил? — кричал Шурко, пока мы с Серым шли домой. — Сдрейфил, да? Сдрейфил?

— Ты неси голубей, — напомнил я ему.

— Бэ-э-э! — ответил Шурко и показл язык.

Шурко перебросил нам голубей в мешке через изгородь.

— Берите своих дохляков, — сказал он, — а мешок верните.