Мальчишки из Васильков

Алешка перебрался на второй остров, выкопал из песка арбалет, ополоснул в воде и побрел дальше. «Надо было остаться на уху», — с досадой подумал он и проглотил слюну. Выпустил две стрелы по чайкам — не попал. Да и нельзя есть чайку: ее мясо воняет рыбой. Об утке и мечтать не приходится — утки близко не подпускают. А кулички такая мелкая мишень, что их стрелой не возьмешь. Но поесть все-таки надо, иначе сил не хватит... Пришлось ограбить несколько гнезд. Чаечьи яйца Алешка мог есть сырыми. Он опустил их в воду. Те, что остались на плаву, зашвырнул подальше — не тонут уже насиженные яйца. Утонувшие — три штуки, — взял, сел на берегу и выпил, разбивая их об арбалет.

— Не халва, конечно, — сказал он и поморщился: яйца были невкусные, теплые. Скорлупу зарыл, разгладил песок ладонью. Вспомнил о белой канистре с водой, вздохнул. Во рту вязало. Пожевал травинку, но она оказалась горькой. Алешка выплюнул ее, прополоскал рот морской водой, снова вспомнил о белой канистре...

— А! — вдруг хлопнул он себя ладонью по лбу, схватил арбалет и побежал на другую сторону острова. Там была небольшая бухточка, забитая камкой. Вода в бухточке была почти горячей. Едва Алешка вошел в нее, ощущая под ногами вязкий ил, как по голеням застучали мелкие рачки-дергунчики — креветки. Алешка выхватил из воды охапку камки и выбросил ее на берег. Потом еще и еще. Полупрозрачные усатые креветки — мечта уток и куличиков. Они становятся красными, если их сварить. Ими можно лакомиться сырыми. Именно этим, стоя на коленях и разгребая руками выброшенную на берег камку, Алешка и занялся.

Потом лежал на спине, прикрыв шапочкой глаза, думал.

Ничего ему уже не хотелось из того, что он замыслил раньше: ни в цаплю стрелять, ни Степку колотить. Припекало солнце, шумело море, кричали чайки... От просыхающей на берегу камки пахло рыбой и морским илом. Скрипел песок, когда Алешка шевелился, и так приятно впивался в кожу, словно почесывал. По животу кто-то бегал — должно быть, муравей, — но Алешка его не трогал. Пришел птенец, пощипал клювом пальцы на ноге — Алешка только шевельнул ступней. И ветерок то налетал, забираясь в волосы, то падал сверху и затихал, прикорнув рядом на солнышке.

Он снова вспомнил о Степке. Э-э, дурак ты, Степка! Чего мучаешься? Забрался на остров и ждешь, что тут тебе откроется счастье? А счастье-то вот оно где — быть совсем одному, ни о ком не думать, валяться на песке, и пусть на тебя падает ветер. Если хочешь знать, ты моя последняя забота. Я не горю особым желанием, но, чтобы успокоиться совсем, я тебя все-таки поймаю, доведу до дому и дам тебе пинка коленкой. Пойдешь ты к своей маме, к Софье Андреевне, она тебя причешет, даст чистую рубашку, и сядешь ты на крылечке, как святой, тихий и чистенький. И вернется к тебе, Степушка, ласковая мечта с крылышками...

Алешка заворчал, зашевелился. Снял с лица шапочку и посмотрел в небо. Там плыло белое облачко и таяло на лету. Когда оно совсем исчезло, будто и не было его, чуть в сторонке появилось новое, круглое, как пуговица.

Алешка смотрел на белое облачко, а мысли в нем рождались черные.

— Ты это брось, — сказал он себе, садясь. — Разнежился тут! — И икнул, потому что в животе было не хорошо. Он помял живот пальцами, кашлянул, посмотрел на разбросанную камку, в которой недавно искал креветок, и стало у него горько не только во рту, но и в душе. Лена все-таки не шла из головы. И пока он протирал кулаками глаза, она несколько раз появлялась перед ним и все по-разному: как на фотографиях: сначала смеющаяся — волосы трепал ветер, потом печальная, смотрящая ему прямо в глаза — аж жутко стало, затем лежащая на белом песке, как коричневая ящерица, и, наконец, убегающая по лапам прибоя.

— Перегрелся, — сказал себе Алешка. — Надо окунуться.

Он поплескался у самого берега, снова лег на песок — вода показалась прохладной, и опять, как по чьей-то команде, подумал о Лене. Он подумал: «Она красивая», и все. Со стороны моря летела цапля, Алешка поспешно зарядил арбалет.

***

Это случилось так неожиданно, что Алешка не поверил своим глазам: цапля перекувыркнулась несколько раз и упала в воду метрах в тридцати от берега. Алешка несколько секунд ошалело смотрел на бьющуюся птицу, потом отбросил арбалет и побежал к ней. Цапли, хоть и бродят по воде, не умеют плавать. А там, где она упала, было глубоко — Алешке по плечи. У цапли, как у курицы, намокли перья, она махала одним крылом, переворачивалась, сучила длинными неуклюжими ногами, выворачивала из воды шею, и Алешка не сразу решился подойти к ней: боялся, что она долбанет его клювом. Потом обхватил одной рукой поперек туловища, другой поймал за голову и понес к берегу. Еще бредя по воде, увидел, что стрела торчит у цапли из-под правого крыла.

На берегу Алешка, уложив цаплю на бок, зажал ее голову под мышкой, поднял раненое крыло, рывком выдернул стрелу и зашвырнул в воду. Потом поставил цаплю на ноги и отпустил.

Цапля уложила крылья и повернула к Алешке голову.

— Ну, ну! — сказал Алешка и на всякий случай отодвинулся подальше. — Иди! — махнул он рукой. — Проваливай!