Мальчишки в бескозырках

Когда погрузились в теплушки, я вдруг вспомнил, что все мои госпитальные документы, деньги, а также подарки от раненых остались у директора детского дома. Доложил об этом старшему лейтенанту. Он велел мне бежать в детдом и забрать документы. Не чуя под собой ног, я побежал. Больше всего боялся, что не застану на месте директора. На мое счастье, он оказался у себя в кабинете. Документы и деньги я у него получил, а когда собрался уходить, директор сказал:

— Хотя ты и торопишься, Витя, а с ребятами надо попрощаться. Ты иди во двор, а я им скажу, что ты уезжаешь на фронт.

Вскоре во дворе собрались все мальчишки и девчонки детского дома. Я им сказал, что по решению командования снова еду на фронт, бить фашистов под Ленинградом.

Одна девочка, моя ровесница, подошла ко мне и сказала, что она тоже ленинградка. Папа погиб на фронте, а мама умерла в эвакуации, так и не оправившись от голода. Осталась в Ленинграде тетя. И хотя ей в детдоме и тепло и сытно, она мечтает вернуться домой, в Ленинград. Почти каждую ночь она видит во сне маму, свой дом на Суворовском проспекте. Но пока фашистов от стен Ленинграда не отбросят, ей туда не вернуться.

— Ты счастливый, Витя. Скоро увидишь Неву. Передай бойцам, чтобы быстрее гнали фашистов.

Один за другим подходили ко мне ребята. Каждый жал крепко руку и желал победы.

Котька, крепко меня обняв, незаметно сунул в карман пачку махорки.

— Это солдатам отдай, от нас. Я себе достану. А на фронт все равно убегу, это ты знай. Может, где и встретимся.

Уже подойдя к воротам, я обернулся. Ребята махали руками. У многих в глазах стояли слезы. То были слезы зависти и слезы прощания. «Бей, Витя, фашистских гадов! Отомсти за наших родителей!» Вот с таким напутствием я и покинул детский дом, под крышей которого прожил сутки.

Когда вернулся на станцию, то не нашел на путях свой эшелон. В это время со станции уходил какой-то состав, и мне показалось, что это мой. Я бежал рядом с вагонами, кричал, но никого из знакомых не видел. Было уже темно, и мною овладело отчаяние. От обиды слезы навернулись на глаза. Ко мне подошел какой-то военный. Узнав, в чем дело, он сказал, что мой эшелон переведен на другой путь. Я побежал через рельсы и вскоре, к великой радости, нашел свою команду. От солдат узнал, что начальство разместилось в одном из домиков.

Вошел в домик. Увидел старшего лейтенанта и старшину. Доложил, что прибыл, что все в порядке. Напившись чаю, я вернулся на станцию, залез в теплушку и заснул на нарах. Проснулся я, когда поезд уже шел. Дорога была монотонная и спокойная, кроме одного случая, виной которому был я сам.

Иногда состав, поднимаясь в гору, замедлял ход. И вот я придумал себе игру. Держась за поручень тормозной площадки, я бежал рядом с вагоном. Все обходилось благополучно, а один раз я не рассчитал. Поезд набирал скорость, а я все бежал и никак не мог запрыгнуть на подножку. От напряжения у меня в глазах потемнело. Я понял, что совершил глупость. Собрав все силы, с громадным трудом впрыгнул на подножку и долго не мог отдышаться. О случившемся никому не сказал.

Прибыли в Кобону — на восточный берег Ладоги. Наша команда построилась в колонну и подошла к шлагбауму контрольно-пропускного пункта, расположенному на кромке берега.

Здесь произошел небольшой инцидент. Еще на станции начальник команды, старший лейтенант, дал мне на время свой револьвер. Надевая поверх шинели через плечо кобуру на тонком ремне, он сказал:

— Как закончу мотаться на берегу и выйдем на лед, я у тебя его снова заберу.

Когда проходили через КПП, старший наряда, увидев на мне револьвер, попросил предъявить на него документ. Я сказал, что револьвер не мой, а старшего лейтенанта.

Естественно, меня заставили вернуть револьвер хозяину, а тот выслушал нелестное замечание в свой адрес за халатное отношение к оружию.

После проверки документов у бревенчатого шлагбаума мы вступили на ладожский лед. Перед нами открылась белая равнина с множеством вех, уходящих от берега к горизонту.

Дорога жизни

Второй раз за короткое время мне приходилось пересекать Ладожское озеро. Первый раз я это сделал по воде на корабле. Теперь же предстоял путь по льду.

Мы вышли на лед в ночь. Такая предосторожность была не лишней. Ведь ледовая трасса проходила всего в восьми — двенадцати километрах от передовых позиций немцев. Колонна шла по накатанной на льду дороге. Над высокими сугробами курилась снежная пыль. Летел снег. Было очень холодно…

Много книг написано о блокаде Ленинграда. В одной из них я прочел, что в декабре 1941 года от голода умерло более 52 тысяч человек, в январе и феврале 1942-го — почти 200 тысяч. По заключению Чрезвычайной государственной комиссии, от голода во время блокады умерло 641 803 человека.