В доме звенело праздничное оживление, огни точно сами перебегали из комнаты в комнату, мелькали в зеркалах — рама одного из зеркал была обгорелой после пожара, — мелькали на лестнице, в кладовых. Отдавалось сразу по нескольку распоряжений, и сразу по нескольку человек кидалось их выполнять. Оживление было не только по поводу новогоднего торжества, а главное — приезд барина, которому хотелось услужить, и услужить из-за любви к нему. Он приехал в вотчину. И сам Мишель находился под этим впечатлением, как будто бы не было университетского пансиона, юнкерской школы, а было не прерывающееся ничем и никем детство в кленовых парках, в яблоневых садах, в лугах, поросших летом плакун-травой, в пронзительных зорях и в тихих домашних закатах. И как будто бы стояли на замерзшем пруду форты и бастионы из снега, на которых он впервые ощутил себя героем Бородина, впервые сжал в руке саблю, пусть и детскую. Сейчас сабля лежала в кресле, офицерская.
«О Бородинском бое Лермонтов впервые услышал в доме бабушки. Брат Арсеньевой — Афанасий Алексеевич Столыпин, блестящий офицер, живописал обстоятельства славной баталии, участником которой был. Он рассказывал о том незабываемом дне, о геройских действиях артиллерии, о редуте Раевского. Миша знал и о подвиге Дохтурова. Сменив на поле боя раненого Багратиона, этот генерал обратился к солдатам со словами: «За нами Москва! Умирать всем, но ни шагу назад…» Дохтуров тоже приходился Лермонтову родичем».
…А предновогодний тарханский дом все звенел, наполнялся счастьем, нужными и ненужными свечами и распоряжениями, суетой. И центром всего этого был приехавший на побывку гусар. И от его счастья зависело счастье наступающего 1836 года.
Только что в Москве вышла замуж Варенька Лопухина, и Лермонтов останавливался в Москве и виделся с ней. Варенька — сестра друга Лермонтова Алексея Лопухина, с которым Мишель учился в Московском университете. Пережив бурное увлечение Наташей Ивановой, Лермонтов «с головой» влюбился в милую, «умную как день» Вареньку. Но судьба, обстоятельства развели их. И теперь произошла встреча с Варенькой уже Бахметевой. И встреча эта не померкла на зимних стужных трактах, не утонула в глубоких снегах, не исчезла, казалось бы, в привычном для него одиночестве. Она была жгуче ощутима. Об этом он и сказал в своих стихах, оставленных на столе у станционного смотрителя. Кто был виноват в том, что Мишель и Варенька потеряли друг друга? Может быть, повинен его отъезд в Петербург тогда из Москвы? Юнкерство и в чем-то легкомыслие? А чувства у обоих были необычайно чистыми и светлыми. Жизнь, очевидно, позабавилась их молодостью, их ошибками. А жили Мишель и Варенька на Молчановке почти «окна в окна». Только бабушка очень боялась «нонышний модной неистовой любви».