Мальчишник

Пропорциональный строй Ивана Великого укладывается в схему, построенную по законам золотого сечения: расчлененное целое, в золотом отношении, не распадается на безразличные части, а остается гармонически и геометрически единой закономерностью.

Столп полый внутри, служил как бы огромным резонатором. Звук, зарождавшийся от низких и тяжелых колоколов, вырастал в многоярусный столп звуков.

Иван Великий дошел до нас без особых изменений.

Из историко-архивного очерка «Памятники русской архитектуры», Академия архитектуры СССР, 1950 г.

И вот представьте себе — я начинаю подъем на Иванов столп, на «триумфальную вершину», на главную часть «кудрявой старопечатной буквы», или, как еще называют, — главную архитектурную вертикаль Москвы.

Да. Да. Начинаю подъем. Мне позволено. Мне дозволено.

Кованая, тяжелая, выкрашенная светло-зеленой краской, с длинным, тяжелым засовом дверь. Сейчас дверь полуоткрыта. Я прохожу в нее. Следующая дверь — дубовая, резная, с полукруглым стеклянным верхом, чем-то напоминающая дверь Царскосельского лицея. Открываю ее. Передо мной еще дверь — дубовая, стеклянная. Справа, на стене, полосочка с кнопками для набора кода. Это как и во многих московских домах. Но я предпочитаю нажать самую последнюю кнопку — просто звонок к Петру Ефимовичу Кондратюку.

Нажимаю на звонок. Появляется Кондратюк. Я его вижу через стекло — небольшого роста, коренастый, спокойное, располагающее лицо. Одет в обычный, не военизированный костюм.

Отпирается замок. Я переступаю через последний порог, и вот оно, мое долгожданное:

— Здравствуйте.

И в ответ:

— Пожалуйста, проходите.

И я прохожу.

Первый ярус колокольни. Цоколь. Сложен он из белого камня. Известняка. Тщательно притесанными рядами. «Толщина камней 50—60 сантиметров, — как я прочел в историко-архивном очерке. — Здесь, в цоколе, помещалась церковь Иоанна Лествичника. В толще стен первого и второго ярусов — каменные винтовые лестницы с выходами на галереи. Лестницы тоже из белого камня. Начинаются они справа и слева. А остальные ярусы башни сложены из красного кирпича на толстом слое известкового раствора», — рассказывалось дальше в очерке.

Тишина. И в этой тишине я отчетливо слышу стук маятника часов-ходиков. Простой, извечный туда-сюда, туда-сюда бесхитростный жестяной звук. Потом вдруг телефонный звонок.

— Да вы проходите, проходите сюда, ко мне. В мои «покои».

Дверь с накладными черными декоративными петлями, на манер полуовальной, в которые в давние боярские времена надо было входить пригнувшись. Но эта дверь была под полный рост и уже современной — пригибаться не требовалось.

Петр Ефимович прошел в нее и направился к телефону.

Я — вслед за ним.

Полки, полки, и на них — ящики, свертки, тюки, коробки. Часы-ходики укреплены на широкой доске, которая вертикально направлена до самого пола. Перед доской — небольшой канцелярский стол. На нем и звонил телефон. В отношении ходиков я не ошибся — самые обычные, жестяные, с аллегорической картинкой и с гирьками под сосновые шишечки.

— Да. Он уже у меня, — сказал в трубку Петр Ефимович. Рукой показал — присаживайтесь.

Я понял: Петр Ефимович отвечал в отношении моего прибытия дирекции Государственных Кремлевских музеев, по чьему великодушному разрешению я наконец здесь.

Возле ходиков набиты в доску гвозди, и на них висят связки ключей, ножницы, надеты катушки белых и черных ниток с воткнутыми в катушки иголками. Нацеплены за уголок какие-то бланки, висят обычные висячие замки с незащелкнутыми скобами; скобами и зацеплены за гвозди.

На столе разложены мелкие инструменты и лежит окуляр, которым пользуются часовые мастера. Лежат наручные часы с открытым механизмом.

— Люблю возиться с часами, ремонтировать.

Я показал на ходики:

— Вот уж не ожидал здесь увидеть и услышать.

— Принес. Негодные. Отремонтировал и повесил.

— Для домашности?

Петр Ефимович кивнул.

— Я в башне пятнадцать лет. В Кремле — сорок. Скоро будет половина жизни.

Я уважительно кивнул — такие цифры!

— А что у вас на полках? — показал я на свертки, тюки, ящики, коробки.

— Все, начиная от гвоздей и кончая бархатом и золотом.

Я недоуменно молчу.

— Все для Кремлевских музеев я храню здесь, — пояснил Петр Ефимович.

— Значит, вы храните и самого Ивана Великого?

— Он сам хранит нас всех. Вы же, наверное, знаете, что воздвигнут был Иван в первую очередь как стратегическая сигнальная башня Кремля, всей Москвы, а следовательно, и России.

И тикали российские ходики в самом центре России под нашу начавшуюся беседу. На аллегорической картинке — устойчивое счастье.