Маленькая балерина

У балерин, даже у бывших, очень сильные ноги. Шмаков пролетел пару метров и врезался спиной в косяк кухонной двери, задев по пути ломберный столик. Фарфоровые танцовщицы с мелодичным звоном закачались, но устояли на месте.

– Ты чего? – ошеломленно пробормотал Шмаков и вдруг расхохотался. – Ну ты, Алекс, даешь! – с восхищением присвистнул он, отсмеявшись.

Но я видела, что он зол. Я осталась сидеть на полу, сжавшись в комок и подтянув колени к подбородку. Ярость улетучилась, а ее место заняла пустота.

– Уходи, – тихо велела я.

– Не волнуйся, уйду, – хмыкнул Денис. Он натянул майку, пригладил волосы и присел на корточки рядом со мной. – Знаешь, – он глубоко вздохнул и посмотрел в потолок, – каждому человеку судьба дает шанс на счастье. Так вот, я свой шанс упустил. Прости меня, Алекс.

Он ушел. А я пожалела о том, что сделала.

Я тоже упустила мой шанс. Имплицитная память сыграла со мной злую шутку, отправила в нокаут одиночества. Имплицитной памятью психологи называют подсознательное воспоминание о прошлых переживаниях.

Я долго простояла под душем и безжалостно терла себя мочалкой, в тщетной надежде смыть горячие пульсирующие следы, оставленные его руками. В голове метались мысли – правильно ли я поступила или, наоборот, совершила непоправимую ошибку? Мое тело продолжало мечтать о Денисе, а разум вопил – беги…

Я вытерлась насухо и посмотрела в зеркало, пытаясь увидеть себя его глазами.

Ну что ж, выглядела я неплохо. За время вынужденного затворничества посвежела, подзагорела. Да и ежедневные тренировки у станка не прошли даром. Мышцы подтянулись и вновь, как когда-то, стали рельефными. «Воспитанное тело» – так это называется у балетных.

Внезапно раздался скрип. Так обычно скрипят рассохшиеся от времени деревянные половицы, если на них наступить. Мне показалось, что звук исходил откуда-то сверху, с чердака.

Я замерла. Спустя секунду скрип повторился, словно кто-то крался, желая остаться незамеченным. Я молниеносно влезла в шорты, накинула рубашку, завязав ее полы узлом на талии. Дотронулась рукой до кулона на шее. Замшевый шнурок был влажным и приятным на ощупь. Я спрятала кулон под рубашку и застегнула верхнюю пуговицу.

Затем бесшумно выскользнула из комнаты и на цыпочках поднялась по лестнице.

Дверь на чердак была распахнута. В ярком свете дня особенно выделялись следы запустения, царившие здесь: клочья паутины, свисавшие с потолка, хоровод пылинок в солнечных лучах, комья грязи на полу.

Я сделала шаг. Мне почудилось за спиной какое-то движение. Я повернулась.

Внезапно острая боль пронзила затылок, из глаз полетели искры, и мир померк.

Рим, октябрь 1947 года.

Кара замерзла. Она перевернулась на другой бок и накрылась одеялом.

Тихий стук раздался, когда она уже задремала. Кара подумала, что это вернулась Вера, и открыла.

На пороге стоял Дюк. Вода стекала по его волосам, лицу, плечам – на улице по-прежнему шел дождь.

– Прости, – прошептал Дюк и шагнул в комнату, – я не смог дождаться утра.

Сквозняк надул пузырь из тюлевой шторы, дверь с грохотом захлопнулась.

«Как капкан», – почему-то подумала Кара.

– Обними меня, – попросила она.

А он стоял и смотрел на нее, не решаясь подойти ближе. Ей не хотелось, чтобы он видел ее такую – растрепанную, в вылинявшей пижаме.

Она сама подошла к нему, встала на цыпочки и обняла руками за шею. И услышала, как сильно бьется его сердце.

Он нежно провел пальцами вдоль ее позвоночника, бережно притянул к себе.

– Я боюсь сломать тебя, – пробормотал он. – Ты хрупкая, как ребенок.

– Не бойся, – рассмеялась она. – Ты не знаешь, какая я сильная. Балерины все очень сильные.

– О, mia cara. Сам Господь послал мне тебя.

Он бережно поднял ее на руки и перенес на кровать. Она потянулась, чтобы погасить свет.

– Оставь, – хрипло выдохнул Дюк, – я хочу видеть тебя.

Его губы были мягкими и одновременно требовательными. Прикосновения пальцев – дразнящими и одурманивающими…

Кара опомнилась только тогда, когда пижамная куртка оказалась на полу.

– Нет, прошу тебя, нет, – испугалась она. – Они могут прийти в любой момент.

Дюк с трудом оторвался от нее. Потряс головой и запустил пятерню в спутанные волосы.

Кара поспешно прикрыла одеялом обнаженную грудь.

– Второй час ночи. Все давно спят, – сказал наконец Дюк.

– Ты не знаешь их… Они никогда не спят. Прости меня, но я не могу. Правда. Мне страшно. – Она вскинула на него глаза.

Он вскочил и заметался по номеру. Потом резко остановился.

– Собирайся, – распорядился он. – Мы уедем прямо сейчас.

– Что? Сейчас?

– Машина внизу. Через три часа мы будем в Неаполе. Там нас никто не найдет.

– Нет, это невозможно, – Кара замотала головой, – я не могу так сразу.

– Мой дядя, брат матери – кардинал, влиятельный человек в Ватикане. Нас обвенчают в соборе Святого Петра. Хочешь, я добьюсь, и обряд проведет сам папа?

– Я не могу, – прошептала Кара и всхлипнула.

– O, Madonna, – простонал Дюк и опустился на колени рядом с кроватью, в его глазах читалась мука, – почему?

– Но как же? Мне же надо попрощаться. С Верой, с друзьями… Я же никогда больше не увижу их… Никогда, понимаешь?