Маленькая балерина

Я подняла картину. Это был пейзаж в простой деревянной раме. Неизвестный художник расположился для работы в самой нижней точке роскошного парка. Утопающие в зелени террасы с фонтанами ступенчато поднимались вверх к дворцовому ансамблю и вызывали в памяти ассоциации с одним из семи «чудес света» – висячими садами Семирамиды.

– По-моему, очень симпатично, – резюмировала я. Водрузила картину на стол, отступила на несколько шагов и прищурилась. – Мне нравится.

– О, гляньте-ка, как вы испачкались, – заметила Раиса и протянула мне упаковку анальгина.

На светлой ткани шорт расползалась темная клякса.

– Видать, оттуда, – отчего-то шепотом пробормотала домработница и добавила, заметив мой сердитый взгляд: – В смысле, с чердака. Снимайте, я живо простирну.

– Да ладно, – я сунула таблетку в рот, запила чаем и снова посмотрела на пейзаж, – а что здесь нарисовано?

– Понятия не имею, – проворчала Раиса. – Кавалер у Иды был итальянский, давно, после войны еще.

Он эту мазню и подарил. Идочка прям тряслась над ней. Над кроватью повесила, сама пыль с нее стирала сухой тряпочкой, меня не подпускала.

– Итальянец, говорите? Обожаю любовные истории, – прикинулась я сентиментальной барышней. – Расскажите мне про этого итальянца.

– Да я мало что знаю. Идочка, царство небесное, скрытная была.

– Неужели ничего не рассказывала? – разочарованно протянула я.

– Ну… если честно… Однажды я случайно услышала ее разговор с Верой Монаховой. С той-то они дружили. – Раиса неодобрительно покачала головой. – Ну вот, значит. Я, как водится, на кухне возилась, а они в гостиной шептались. Тут слышимость, сами видите, какая. Так что, не подумайте, я не специально подслушивала. Боже упаси!

– Да что вы, у меня и в мыслях такого не было. Из сбивчивого Раисиного рассказа, состоявшего из обрывочных фраз, я выяснила, что Врублевская познакомилась со своим итальянцем в Риме после войны. Было это то ли в сорок седьмом, то ли в сорок восьмом году.

– «Это была любовь всей моей жизни» – вот так Идочка сказала, – закончила Раиса свое повествование и горько вздохнула.

Когда Раиса ушла, я снова посмотрела на пейзаж. Косые лучи уходящего солнца били в распахнутое окно, упирались в картину и янтарными каплями стекали по шероховатой поверхности холста. На миг мне почудилось, будто я переместилась в пространстве и во времени и очутилась у подножия живописного холма. И будто стоило мне сделать несколько шагов, я оказалась бы на нижней террасе, окруженная прохладной завесой воды, бьющей из фонтанов. Я даже ощутила кожей легкое дуновение, теплое и влажное. Или то было чье-то дыхание?

Рим, октябрь 1947 года.

Вилла оказалась настоящим дворцом.

Сверкающий лимузин быстро довез их до места. Шофер в ливрее остановил машину, распахнул перед гостями дверцы и подобострастно улыбнулся.

– Ессо! – торжественно провозгласил он.

– Приехали, – перевел Дюк. – Добро пожаловать на виллу di Colombo.

Массивные чугунные ворота, увитые ветвями с позолоченными плодами, распахнулись, и они очутились в фантастическом парке.

– У каждой знатной римской семьи есть свой геральдический символ, – рассказывал Дюк, не сводя с Кары глаз. – В нашей семье этот символ – Colombo, то есть голубь.

Дюк зашагал вперед, и гости, подавленные царившим вокруг великолепием, молча побрели следом.

Парк уступами стремился вверх, к холму, где на фоне синего итальянского неба раскинулся белоснежный дворец.

«Может быть, это каррарский мрамор», – подумала Кара. Она знала, что именно из такого мрамора создавали свои шедевры Бернини, Микеланджело и Канова. Но спросить не решилась.

Они миновали несколько утопающих в зелени террас с фонтанами, разнообразными по форме и размеру. Одни представляли собой традиционные каменные вазы с бьющими из них струями воды. Другие же больше походили на произведения архитектурного искусства – триумфальные арки с колоннами и античными скульптурами.

У Кары закружилась голова от увиденного.

– Теперь это все твое, – шепнул ей Дюк, улучив момент.

Вера со Стертым разинув рты застыли у «Фонтана Голубки» – сплошного каскада воды, увенчанного бронзовым изображением птицы.

– Впечатляет, – прищурился Стертый, приподнял шляпу и промокнул носовым платком выступивший пот.

Вера с деланым равнодушием отвернулась.

Кара же с трудом скрывала переполнявшие ее чувства. Щеки пылали, сердце колотилось, как сумасшедшее. Она боялась поднять глаза. Боялась, что Стертый или Вера прочтут по ним, что на самом деле творилось в ее душе.

Дюк шел рядом и периодически дотрагивался рукой до ее влажной ладони. Каждое его прикосновение вызывало в ней приступы сладостной, почти болезненной муки.

«Господи, неужели это случилось со мной?» – думала Кара.

Поразительно. Последние несколько дней буквально перевернули ее душу, заставили сместить акценты, сменить приоритеты.