Маленькая гамма

Карамур, всматриваясь вдаль диких огромных сосен, лишь хмыкнул своим воспоминаниям. Для него это была самая важная встреча в его долгой жизни. Он вспоминает своё первое смущение и слегка тушуется. Как Фауст мог позволить себе тогда дать слабину? Но теперь существо оправдывалось тем, что сил тогда у оного не было, да и сильные ранения давали о себе знать.

Пройдя чуть ближе к окну, купец зашторил его. Взгляд снова переместился на фотографию, где он изображён рядом со своей погибшей возлюбленной. Воспоминания с новой силой нахлынули на него.

Карамур медленно подошёл к столу и окинул быстрым взглядом несколько стопок бумаг. Он не мог доверить их Биллу. Свои дела он привык выполнять самостоятельно. За время его торговых путешествий таких стопок могло скопиться и семь, и восемь, потому как командировки были затяжными. Совсем недавно он приплыл из Англии и теперь планировал остаться в поместье надолго. По крайней мере, он решил дождаться перерождения Клосеньки.

Плюхнувшись в мягкое тёплое кресло, Фауст принялся за бумаги. Ему было достаточно легко переключиться с одного дела на другое. В этом седи гамм ему равных не было. По крайней мере, Петровски никогда оных не называл.

Спустя полтора часа, которые пролетели для хозяина поместья незаметно, в комнату Карамура вошёл Билл Шнайдер. Как оказалось, камердинер Фауста должен был не только следить за детьми, но и заниматься прочей работой, что делало его уже не камердинером, а всемогущим хозяйственным гаммом.

Карамур встревоженно посмотрел на друга, макая перо в чернильницу. Ему осталось совсем немного. Когда же документы будут подписаны, а расходы за поместья пересчитаны, Фауст хотел уделить время Клосеньке, с которой он и так редко виделся.

Сегодня Шнайдер пришёл раньше обычного, что напрягло хозяина поместья. Карамур отложил документы в сторону. Билл выглядел неспокойным, что случалось с ним крайне редко. По пустякам брюнет не донимал, видимо, что-то действительно случилось.

– Карамур, какого чёрта? – начал было камердинер. Карие глаза его метались по лицу владельца поместья, чтобы найти хоть какую-то реакцию на сказанное. Но лицо шатена не выражало ничего, кроме лёгкого негодования. Эта странная реакция на слова товарища, выводили оного из себя.

– Не понимаю, о чём ты, – медленно проговорил Фауст. Глаза его выражали спокойствие, а дыхание было ровным. Меньше всего он сейчас хотел выяснять отношения с другом. Но иногда это было просто необходимо.

– Гриша опять плакал. Это твой сын, неужели тебе настолько всё равно? – повысил голос Шнайдер, смотря прямо в чёрные спокойные глаза Карамура. Тот на его слова лишь беззлобно цокнул и обратил взор на документы, которые лежали перед ним.

– Это ребёнок Камиллы. Не мой сын. Если ты так хочешь проявить свою отцовскую доброту, мешать не буду, – заключил Фауст, отвечая холодным жестоким взглядом. От последнего у Билла пошли мурашки по телу. Он никак не мог понять, в чём же причина такой ненависти к маленькому мясному мешку. Неужели так трудно хотя-бы раз в неделю потрепать мальчишку по голове, да и просто посмотреть на него без злобы.

– Нет, это и твой сын. Будь добр проявлять и о нём хоть какую-то заботу, – Шнайдер медленно, но, верно, выходил из себя. Брюнет резко опёрся руками о дубовый стол, за которым до этого усердно работал Карамур. Последний лишь откинулся в кресле и смирил товарища хищным взглядом.

– Я дал ему кров и пищу, у него лучшие учителя. У него есть личное имущество, – Билл со злобой стукнул по столу, отчего чернильница подпрыгнула и опрокинулась на стол. Чернила быстро распространились по всему дубовому мебельному изделию. Пару капель упало на дорогой персидский ковёр. Однако Карамур не обратил на это никакого внимания. Больше всего его занимало странное поведение Шнайдера.

– Ты абсолютно не участвуешь в жизни своего ребёнка, – начал было брюнет, но его также быстро перебили:

– А должен ли? – такой вопрос ввёл в ступор несчастного камердинера, который пытался донести свою мысль до упёртого Карамура. Он лишь озлобленно вдохнул и выдохнул. Победная ухмылка снова появилась на устах Фауста. Сейчас она так бесила Шнайдера, что он готов был стереть её любыми методами.

– Чёрт, да ты даже с Клосенькой можешь неделями не видеться, должен? Должен? Да никому ты ничего не должен! И мне! И ей! И жене своей! Никому ничего не должен! – кричал Билл. Голос его был полон досады и злобы на товарища. Он не мог понять, почему этот гамм такой чёрствый. Карамур всё время твердил ему, что Клосенька – самое дорогое, что у него есть. Получается, всё это фальшь, ложь, напускное.

Тут уже Фауст стерпеть не смог. Вскочив с кресла, он схватил Шнайдера за плечи и притянул как можно ближе к себе.

– Не смей говорить что-либо о моей жене и о Клосеньке. Ты для меня никто. И никто не смеет так говорить о них, – зло шептал Карамур прямо в лицо Биллу. Последний же впал в некую прострацию от неожиданных действий товарища. Но быстро среагировал и всё также пронзительно посмотрел в прекрасные чёрные глаза.