Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни

— Паола, Паола, — проговорил он вслух, — неужели через столько лет ты еще удивишь и себя и меня? Неужели ты потеряешь голову теперь, в твои годы?

Он надел гетры и прикрепил шпоры, собираясь ехать верхом после завтрака, и как бы озвучил занимавшие его мысли, обратившись к женскому личику в деревянной оправе.

— Что ж, надо сыграть партию. — И затем, через несколько минут, уже собираясь уходить: — В открытом поле… без всяких поблажек… на равных условиях.

— Честное слово, если я отсюда не уеду, придется поступить к вам в пансионеры и примкнуть к философам из арбутусовой рощи, — сказал Грэхем Дику, улыбаясь.

Это было в предобеденное время, когда обычно собирались что-нибудь выпить, но сегодня, кроме Паолы и Грэхема, никто из участников экскурсии еще не появлялся.

— Если бы все философы, вместе взятые, написали хоть бы одну книгу! — вздохнул Дик. — А вы, дружище, обязаны вашу книгу закончить. Я вас за нее усадил, и уж я должен проследить за тем, чтобы вы ее довели до конца.

Паола тоже пригласила Грэхема еще погостить у них, но довольно вяло, и ее стереотипные вежливые слова прозвучали музыкой в ушах Дика, сердце его радостно забилось. А что, если он ошибся? Ведь для таких двух опытных людей, как Паола и Грэхем, к тому же далеко не легкомысленного возраста, безумные страсти невозможны, немыслимы. Это не какие-нибудь влюбчивые молокососы!

— За книгу! — предложил он тост. — Прекрасный коктейль, Паола, ты превзошла себя, а О-Чая своему искусству не научила. Его коктейль никогда с твоим не сравнится. Да, пожалуйста, еще.

Глава XXI

Грэхем ехал по покрытым мамонтовыми деревьями каньонам; он знакомился с Селимом, массивным вороным мерином, которого дал ему Дик вместо более легкой Альтадены. Присматриваясь к добродушным замашкам не лишенного игривости нового своего коня, он напевал «По следам цыган». Невольно уносясь мыслями за настоящими цыганами и вспоминая истории идиллических любовников, он, сам не зная зачем, просто ради шутки, вспоминая, как они вырезают инициалы на деревьях, отломал ветку лавра и веточку мамонтового дерева. Потом он поднялся на стременах, чтобы достать стебель папоротника, и связал крест-накрест обе веточки. Соорудив свой паттеран, он бросил его перед собой на тропу и с удовольствием убедился, что Селим переступил через него, не растоптав; Грэхем даже обернулся и не терял его из виду до следующего поворота. «Это доброе предзнаменование, — подумал он, — что лошадь его не задела». Папоротника было сколько угодно, кусты лавра и ветки мамонтовых деревьев хлестали его по лицу, а он продолжал все так же рассеянно собирать паттераны и разбрасывать их по дороге. Через час, доехав до поворота каньона, откуда, как он знал, начинался крутой и неудобный перевал, он остановился и повернул обратно.

Селим тихо заржал. Совсем близко раздалось ответное ржание. Дорога в этом месте была широка и удобна; Грэхем пустил Селима рысью и, описав широкую дугу, нагнал Паолу на Лани.

— Алло! — окликнул он ее. — Алло! Алло! — Она остановилась и подождала его.

— Я только что собралась повернуть обратно, — заметила она. — А вы почему повернули? Я думала, вы поедете дальше.

— А вы знали, что я еду впереди вас? — спросил он, любуясь открытым мальчишеским взором ее глаз, устремленных на него.

Она засмеялась.

— После второго паттерана я уже не сомневалась.

— А я про них забыл, — виновато засмеялся он. — Почему же вы повернули обратно?

Она подождала, пока Лань и Селим перешагнули через ствол валявшейся поперек дороги ольхи, чтобы взглянуть Грэхему в глаза, когда будет отвечать.

— Потому что я не хотела ехать по вашим следам, да и ни по чьим следам, — быстро поправилась она. — После второго же я повернула обратно.

Он не нашелся что ответить, воцарилось неловкое молчание. Им обоим было не по себе, они знали, что их состояние известно обоим, хоть и не высказано словами.

— Это у вас такая привычка бросать паттераны? — наконец спросила Паола.

— Первый раз в жизни, — ответил он. — Но тут такой подходящий материал, что просто жаль было не использовать его, а к тому же меня преследовала эта песня.

— И меня она преследовала сегодня с утра, — сказала она, осторожно объезжая лозу дикого винограда, нависшую над дорогой совсем близко от нее.

И Грэхем, глядя на ее лицо, на венец каштановых волос с золотистыми отблесками, на лебединую шею, снова ощутил знакомую ноющую боль в сердце, тоску и томление. Ее близость действовала на него. Ее короткая светлая амазонка из тяжелого шелка вызвала у него мучительные воспоминания: он снова видел, как она плывет на Горном Духе, ныряет с сорокафутовой высоты, идет вдоль длинного зала в темно-синем платье средневекового покроя, поддерживая коленом тяжелые складки.

— О чем вы думаете? — прервала она его мысли.

Он ответил, не задумываясь:

— Я благодарю Бога за одно: вы еще ни разу не упомянули имени Дика.

— Вы его так не любите?

— Будьте справедливы, — серьезно ответил он. — Как раз я люблю его, иначе…

— Иначе что?

Голос ее звучал смело, хотя она смотрела прямо перед собой на настороженные уши Лани.