Жалобы на отсутствие отопления, нежелание отца покупать диван, желать мне спокойной ночи приносили облегчение. При этом я выступала сразу в двух амплуа: я не только была всеми обиженной, но и наблюдала со стороны, не только страдала, но и рассказывала о страданиях. Желая, чтобы кто-нибудь заставил отца дать мне то, чего я сама не могла от него получить, я была жертвой. Рассказывая об этом окружающим, требуя их сочувствия, я обретала силу, которой не знала в себе.
Продрогнув на ветру, мы вернулись домой, и они заварили чай.
– Мне так одиноко, – жаловалась я Моне по телефону. – Он не заходит пожелать спокойной ночи.
Я доверила Моне роль посредника, и она продолжила играть ее даже после того, как я окончила школу и стала взрослой – все так же передавала нам обоим обрывки информации друг о друге. Ее присутствие между нами было даром небес: отец мог прислушаться к своей сестре.
– Правда? – сказала Мона. – А ты его просила?
– Нет.
– Почему бы тебе не сделать этого?
Я не просила, потому что видела что-то неправильное в этом своем желании. Я хотела слишком многого. Между тем, что я должна была чувствовать, и тем, что чувствовала на самом деле, была большая разница.
– Дело в том… – начала я, глядя из окна на изумрудный сад, на розовые чаши, полные лепестков и похожие на размокшие книги с волнящимися страницами. – Дело в том, что я не понимаю…
– Что?
– Этот дом
– Это славный дом, – ответила она.
Заглядывая в окна других красивых домов и видя там людей, окруженных светом, представляешь, что они счастливы. Теперь и я жила в таком доме.
– Как можно находиться в таком красивом месте и чувствовать себя так плохо? – спросила я.
Наверное, это со мной что-то было не так, подумала я. Со мной, не с домом.
– Для чего еще нужны деньги, – ответила Мона, – как не для того, чтобы создать видимость благополучия.
– Слушай, не могли бы вы иногда заглядывать ко мне и желать спокойной ночи? – спросила я отца, стоя на кухне.
После разговора с Моной я набралась смелости.
– Что? – переспросил он.
– Всего пару раз в неделю, – сказала я. – Потому что мне одиноко.
– Не-а, извини, – ответил он, не раздумывая.
Он покачивал брата на коленях, сидя в кресле-качалке.
Несколько дней спустя я попросила об этом Лорен.
– Конечно, – ответила она.
Меня с головой накрыло приливом облегчения и благодарности. Те же чувства я испытывала, когда она звала меня фотографироваться с ними; они же побуждали осыпать ее розовыми лепестками и цветами лантаны, когда она, возвращаясь с работы, шла от ворот к дому. От благодарности я вся покрылась мурашками, как от холода.
Тем вечером она спустилась ко мне первой, села на кровать и вытянула ноги. Когда она тянула носки, ее стопы по форме становились похожими на стопы манекенов, которые надлежало обуть в туфли на высоком каблуке. Я тоже вытянула ноги, как Лорен.
– Он спустится через минуту, – сказала Лорен.
– Как прошел твой день? – спросила я. Я включила верхний свет, хотя обычно в этот час гасила его. Мне хотелось создать как можно более приятную обстановку, чтобы необходимость спускаться ко мне была не тяжким бременем, а удовольствием. Я бы не возражала, если бы они просто заглядывали в комнату – мне важен был сам факт, а не длительность ритуала.
– Отлично, Лиз. Расскажи, что ты читаешь, – она глянула на стопку недочитанных книг у кровати. Она тоже любила книги. Я перечитывала «Фрэнни и Зуи», начала заключительную книгу «Каирской трилогии» и попутно читала «Когда Ницше плакал». Последняя книга была романом о психологических проблемах, и в том числе там я нашла историю о толстой девочке, которая ходила к психотерапевту, пока пыталась похудеть: с каждым сброшенным килограммом она освобождалась еще и ото всех тех сложностей и переживаний, что испытывала в прежнем весе. Меня поразила мысль о клеточной памяти: наше тело помнит все, что нам довелось перенести, даже если наше сознание эти воспоминания утратило.
В комнату зашел отец и сел на кровать рядом с Лорен. От радости мне было тяжело расслабиться, как тяжело бывает дышать на сильном ветру.
– Ну… спокойной ночи, Лиз, – величественно сказал отец, поднимаясь, будто чтобы подчеркнуть свои слова. Мы обнялись.
Они больше никогда не приходили. Я попросила еще раз, отец отказался, и больше я об этом не заговаривала.
Востребованные навыки
Я вступила в дискуссионный клуб. Это внеклассное занятие тоже могло пригодиться для поступления в университет, но, в отличие от остальных, на которые я подписалась по той же причине, оно настолько меня поглотило, что изначальная причина забылась. Я выбрала формат дебатов «Линкольн – Дуглас» – так его назвали в честь знаменитых дебатов Авраама Линкольна со Стивеном Дугласом. На длинном тонком листке значилась тема: «Правление большинства против прав меньшинства». Что именно это означало? И как задавать вопросы к этому утверждению? Я не знала.