Маленькая торговка прозой

Ответ. Действовать.

В. А ваш главный недостаток?

О. Я не во всем преуспел.

В. Значит, вам знакомы провалы? Глядя на вас, в это невозможно поверить!

О. Иногда я проигрывал, но я всегда извлекал из своих поражений уроки, которые, в конечном счете, ведут к победе.

В. Что бы вы посоветовали сегодня молодому человеку, который готов действовать?

О. По-настоящему хотеть того, чего хочешь, рано вставать и полагаться только на себя.

В. Откуда появляются персонажи ваших романов?

О. Из моей воли к победе.

В. Женщины в ваших романах, все до одной, красивы, молоды, умны, привлекательны...

О. Да, но они обязаны этим в первую очередь самим себе. Они становятся такими, какими хотели казаться, а потом сживаются с этим созданным в себе образом.

В. Если я правильно вас поняла, все могут стать красивыми, умными и богатыми?

О. Вопрос воли.

В. Красота – вопрос воли?

О. Красота идет изнутри. Мы можем позволить ей проявиться.

В. Вы постоянно говорите о воле. Вы презираете слабых?

О. Нет слабых; есть люди, которые не хотят по-настоящему того, чего хотят.

В. А сами вы всегда хотели быть богатым?

О. С четырех лет, как только понял, что беден.

В. Реванш у жизни?

О. Скорее, завоевание.

В. Счастье в деньгах?

О. Они – его первая и главная составляющая.

В. Ваши герои становятся богатыми, будучи еще совсем юными, и возраст – одна из тем, к которым вы возвращаетесь наиболее часто. Что вы думаете о возрасте?

***

До сих пор все шло как по маслу. Она заучила вопросы по порядку, и я тоже отвечал по порядку. Два декламатора, окучивающие каждый одуванчик в цветнике глупости. Она сама себя загнала в угол и уже не знала ни как сесть, ни куда смотреть; редактор, должно быть, довел ее бесконечными наставлениями, и теперь она, вероятно, панически боялась лишь одного: только бы правильно начать, только бы я верно ответил на первый вопрос: «Ж. Л. В., вы уже так много написали, вас переводят на языки всего мира, число ваших читателей достигает миллионов, как же могло так случиться, что вы еще ни разу не давали интервью и нигде не появлялись ваши снимки?» И, к ее огромному облегчению, я выдал правильный ответ, ответ № 1: «У меня было много работы. Отвечая сегодня на ваши вопросы, я позволил себе первое послабление за эти последние семнадцать лет». И так далее, вниз по списку, как перечень блюд в китайском ресторане.

И вдруг – этот вопрос насчет возраста.

А у меня в памяти – провал.

Или нет, скорее – помутнение рассудка.

Я вдруг снова представил себя у Шаботта. Шаботт, разыгрывающий передо мной и Королевой Забо великого немого над картой мира, Шаботт – законодатель наук и искусств, одиноко кружащий во мраке своей библиотеки, Шаботт поучает меня по поводу встречи в апартаментах «Крийона», но особенно, перед самым моим отправлением, Шаботт берет меня под руку, так запросто, по-приятельски, будто мы с ним тысячу лет знакомы:

– Идемте, я вам кое-что покажу.

И так как я замешкался, бросая умоляющие взгляды на начальницу, он поспешил предупредить:

– Нет, нет, ждите нас здесь, дорогая, мы скоро вернемся.

Он потащил меня за собой, проносясь как сумасшедший по коридорам под безразличные взгляды прислуги – их этим не удивишь, взлетел по лестнице, прыгая через ступеньку (я – волочусь следом, как чучело соломенное), и, выйдя на финишную прямую, просвистел с бешеной скоростью, как шар в боулинге, по начищенному паркету коридора, прежде чем впилиться в массивную дверь – врата иного мира, не меньше. Две-три секунды, чтобы перевести дух, и вот он распахивает дверь, восклицая тонким срывающимся голосом:

– Смотрите!

Мне понадобилось некоторое время, чтобы глаза привыкли к темноте и я смог наконец увидеть то, на что он указывал. Интерьер свифтовских размеров с кроватью под балдахином – в ней, пожалуй, и Гулливер мог растянуться во весь рост. Как я ни старался, все равно не смог разглядеть ничего особенного.

– Вон, вон там!

Вытянув руку в направлении самого дальнего окна, он уже орал:

– Вон там! Там! Ну же!

И тут я увидел.

В инвалидном кресле, возвышаясь над кучей одеял, смотрела на нас голова старухи, сверлила взглядом, источавшим лютую злобу. Старая до ужаса. Я даже подумал было, что она мертвая, что Шаботт подсунул мне хичкоковскую штучку, чучело своей мамаши; но нет, в этих глазах искрилась жизнь, раскаленная докрасна: последние искры злобы, гасимой беспомощностью. Шаботт заорал мне в ухо:

– Моя мать! Мадам Назаре Квиссапаоло Шаботт!

И торжествующе, в каком-то хмельном угаре, еще более ужасном, чем взгляд этой мумии, заявил:

– Она всю жизнь не давала мне писать!

***

Она. Что вы думаете о возрасте?

Я. Дурь все это, мадемуазель.

Она(подскочив на стуле). Что вы сказали?

Я. Я говорю, что в любом возрасте возраст – дрянная штука: в детстве – гланды и полная зависимость, юность – онанизм и вопросы без ответов, зрелость – порог жизненных сил и предел глупости, старость – артрит и никчемные сожаления.

Она(перестав писать). Вы хотите, чтобы я это записала?

Я. Это ваше интервью, что хотите, то и пишите.