Маленькие девочки дышат тем же воздухом, что и мы

Единственная вещь на свете, которая сейчас — скажем, в течение последних пяти-шести дней — может внушить ему страх — это он сам.

Он не боится своих соперников: он знает, что может победить их всех, даже русского. Он не боится неизвестных площадок для прыжков: он знает их все до одной. Никогда еще он не был так в себе уверен.

Вот сейчас он закурит сигарету и выпьет бокал пива, из духа противоречия. Если я с ним заговорю, он мне не ответит. Если я попрошу его сходить за хлебом, он скрепя сердце спустится в булочную и вернется без сил, подъем по лестнице (я живу на третьем этаже) его действительно изнурит.

Шестовик — это человек, у которого не должно быть проблем. Поэтому на него работают два тренера, один врач, один массажист, один психолог и один софролог. Если он пожелает, ему могут даже погадать по руке или на картах. Желательно, чтобы у него не было проблем с любовными историями: для этого у него есть я, а я из этого проблемы не делаю. У него не должно быть проблем с деньгами, однако даже лучшие шестовики должны следить за тем, чтобы им как можно лучше платили, по лучшему тарифу, но этим как раз занимается его менеджер, а менеджер у него хороший.

В настоящий момент единственная задача шестовика — избегать всего этого общества; вот почему он почти все время валяется на моем диване. Он бледный, у него впалые щеки, а кожа такая белая, такая сморщенная. Он словно прижат этой несчастной шестиметровой планкой, у него болит живот, болят мышцы, болит левое колено. Когда я возвращаюсь с работы, он — как послушная безделушка, которая знает свое место — лежит там, где лежал, не сдвинувшись даже на миллиметр.

Он обретет свой настоящий вид шестовика только к вечеру, после того как возьмет свою первую высоту, упадет спиной на мат в яме и несколько секунд пролежит в такой «брошенной» позе — руки и ноги раскинуты в стороны. Мне каждый раз хочется тут же лечь рядом с ним.

А пока он — у меня; он, насколько это возможно, далек от меня, далек от самого себя и как никогда близок к своей самой лучшей спортивной форме.

Сюрпляс

Посвящается Жану-Ноэлю

В то время в Сент-Этьенне еще был велодром, гулкий, деревянный и пыльный, где было опасно находиться даже зрителям. Гонщики же там просто задыхались. Перед тем, как его снести, устроили последние соревнования: на трехстороннюю встречу, объявленную незабываемой, были приглашены Фаусто Коппи, Жак Анкетиль и местный уроженец и восходящая звезда Роже Ривьер.

Каким-то чудом мой отец достал нам два места в ложе. Когда мы пришли, в ложе уже сидела дама, которая, мне показалось, чувствовала себя там как дома. Ложа находилась прямо у бортика, при заходе на вираж, и наклон, под которым проходит круг стадиона в этом месте, вызывал у меня головокружение. Уже несколько сезонов на моем велосипеде не было стабилизаторов, но одна мысль о том, что можно проехать по наклонным стенам этого рва, повергла меня в ужас. Итак, я сидел как маленький послушный мальчик, положив руки на голые коленки.

На трибунах зрители топали ногами. Все дрожало и прогибалось. То тут, то там болельщики дули в медные трубы, и я, помню, очень удивился тому, что в городе такое количество трамвайных вагоновожатых. Я считал, что только им можно свободно обращаться с горном.

Воспользовавшись крохотной паузой среди общего гвалта, диктор объявил программу: после нескольких гонок местных любителей и перед соревнованием на средние дистанции, три наших чемпиона («возможно, три самых великих чемпиона всех времен») будут соревноваться попарно в гонке преследования и на скорость.

Их поочередно представили, а затем они минут десять разогревались у нас на глазах. Все присутствующие единодушно болели за Роже Ривьера и выражали свое предпочтение насколько хватало голосовых связок.

Наша ложа была островком спокойствия: моего отца зрелище забавляло, я от волнения замер, а дама в черном платье пожирала глазами молодого чемпиона, не разжимая губ.

Роже Ривьер, медленно повернув к дорожке, направился к нам.

Он остановился перед нашей ложей и ухватился за поручень перил прямо рядом со мной. На его руках были перчатки без пальцев с плетеным верхом. Дама положила свою ладонь на руку Ривьера, улыбнулась ему и, указав на гонщика, сказала мне:

— Это мой мальчик.

Я запомнил ее сильный сент-этьенский акцент.

Затем он бесстрашно соскользнул с верхней точки виража до безопасного края «Средиземноморья» (отец только что успел мне объяснить, что так называют плоский синий отрезок в самой нижней части дорожки, единственный, на который я бы отважился выехать).

Я был в полном восторге: присутствовать на гонках, да еще сидеть рядом с настоящей мамой Роже Ривьера.

Заезды следовали один за другим, и я совершенно забыл о времени: Анкетиль победил Коппи в преследовании, Ривьер победил Анкетиля, затем победил Коппи. Коппи победил Анкетиля на скорость, и теперь все ждали финального поединка между Коппи и Ривьером, который диктор назвал решающим, поскольку оба выиграли первый этап гонок...