Маленькие и злые

Песецкий слушал, кивал, изредка поправляя, но полностью сосредоточился на девочке, на ее лице и глазах. Бенедикта заметила учительский интерес, но не подала вида, только ее голубые глаза вспыхнули из-под густых ресниц. Девочка отчаянно заморгала, как и вчера, только это был не сигнал СОС, она пыталась сказать что-то другое. Учитель подтянул к себе карандаш с бумажным листом и принялся записывать череду посланий. Он вывел на бумаге закономерность длинных и коротких сигналов, которые подавала Бенедикта. Песецкий писал как будто тайком, исподтишка, оглядывался по сторонам, словно за ним кто-то наблюдал. Как знать, как знать…

Выслушав ответ по заданию, учитель удовлетворенно кивнул и поблагодарил ученицу. Затем скосился на дверь, убедился, что за ними не наблюдают, подошел к девочке и, опустившись перед ней на корточки, спросил:

— Панна Бенедикта, где ваша сестра?

— Божена нездорова, она отдыхает в своей комнате. Ей уже лучше, пан учитель. Я скажу сестре, как вы о ней беспокоитесь, ей будет приятно.

Он внимательно посмотрел девочке в глаза, в самую их холодную глубину, где, кажется, только и трепетала жизнь ребенка.

— Панна Бенедикта… Что происходит в этом доме?

Ее глаза вспыхнули изнутри. Из них полилась жизнь, тоска, боль и слезы. В юности Песецкий помогал матери ухаживать за парализованным отцом. Тот часто силился что-то сказать, но только мычал и тряс головой. И сейчас эта маленькая девочка до боли напоминала учителю несчастного старика. Она как будто тоже пыталась что-то сказать, сделать, просто пошевелиться, в конце концов, но не могла. По красивому кукольному бесстрастному личику лились слезы.

— Оставайтесь здесь, — велел Песецкий и вышел из комнаты.

Это было лишним: он был уверен, что за время его отсутствия девочка даже не поменяет позы.

Шаги Песецкого гулко отдавались эхом в доме, который теперь странным образом уже не казался пустым. В темных углах слышались шорохи, за дверями кто-то топал и шуршал. За спиной учителя скрипели, открываясь и захлопывались двери. Он шел быстро, не оборачиваясь.

Перед дверью в спальню Божены остановился, осторожно постучал. Ответа не последовало. Постучал опять. И снова тишина. Он осторожно толкнул дверь и заглянул внутрь.

— Панна Божена…

Шторы были плотно занавешены, комната утопала в хмуром полумраке. Девочка в белом платьице лежала на кровати поверх одеяла. Лежала на спине, сложив руки на груди, как покойница. Песецкий вздрогнул. Первому впечатлению способствовала неподвижность Божены, ее поза и бледная, словно восковая кожа, которая, кажется, светилась в полумраке.

Учитель вошел и прикрыл за собой дверь. Только присмотревшись, он понял, что кровать с лежащей на ней девочкой больше походила не на смертное ложе, а скорее на некий алтарь. Сходства добавляло и то, что в комнате были игрушки, преимущественно куклы. Миловидные красотки с вьющимися волосами, солдаты и гусары, клоуны, шуты и скоморохи. Десятки, если не сотни кукол. Они были повсюду — на полу, на стульях, за игрушечным столиком, на подоконнике за шторами, на книжных полках и на самой кровати. Раскрашенные, глупые, улыбающиеся и ничего не выражающие лица были обращены к лежащей девочке. Выжидательно смотрели на нее. Воздух в комнате был тяжелым и затхлым, пропахшим пылью, плесенью и чем-то еще. Такой запах стоял в усыпальницах Жировичского монастыря, куда мама возила маленького Яна с братом поклониться святым мощам. Тогда мальчику стало плохо. Теперь едва уловимый, но явный смрад исходил от самих кукол, учитель в этом не сомневался. Одному Богу известно, что использовали при их изготовлении.

Песецкий подошел к кровати, осторожно ступая между сидящих на полу маленьких тел. Он брезгливо, будто касался чего-то неимоверно отвратительного, отодвинул ногой несколько кукол. Те опрокинулись на бок, задев своих собратьев, недовольно зашуршали, глухо стукнули раз-другой, словно набитые старыми костями. Учитель опустился на колени возле кровати, внимательно посмотрел на девочку. Ее открытые глаза не моргая уставились в потолок. Божена на первый взгляд не подавала признаков жизни, только едва заметно поднимающаяся и опускающаяся грудь говорила, что она еще дышит.

— Панна Божена…

Учитель говорил тихо, едва шептал. Почему-то ему не хотелось, чтобы его услышал хоть кто-то еще, даже куклы.

— Панна Божена…

Он положил ладонь девочке на лоб. Кожа ее была сухой и холодной. Божена едва ощутимо вздрогнула, глаза раскрылись еще больше. Веки снова заморгали, подавая знакомый уже сигнал бедствия. Слезы набухли в уголках и потекли по вискам. Девочка едва слышно замычала, не раскрывая рта. Силилась что-то сказать, но не могла. Как и ее сестра. Как и все здесь, понял учитель.

Краем глаза Песецкий заметил движение, какое-то шевеление среди кукол. Он быстро повернулся в ту сторону и понял, что теперь игрушки смотрят прямо на него, в упор. Нарисованные и стеклянные глаза, пришитые глаза-пуговки, черные провалы на бледных масках. Как пустоты в физиономиях маленьких, детских черепов.