Маленькие истории, возвращающие нас в детство

С несдержанной злобой кроша каблуками полусапожек смерзшиеся комья снега, Володька пересек улицу, склонился над сжавшейся фигурой, побил по щекам. Сейчас, если бы Куницын соображал, Володька, пожалуй, высказал бы ему то, о чем боялся думать, – о том, что жизнь Лехи отвратительна, что их дружба – затянувшаяся игра, в которой предопределен победитель – диктующий свои условия Леха, а Яковлев лишь послушный исполнитель его желаний, и та искренность, с которой они когда-то подали друг другу руки, исчезла, и на ее место вкрался чудовищный обман, о котором Яковлев тогда не задумывался, считая его мелким, ничтожным по сравнению с тем, что объединяло их; и грызло, и беспокоило неотступно внутри, что Леха – приспособившийся подлец, конченый человек, и одновременно против этого рождался протест, сводившийся к тому, что Леху пора выручать, потому что он тонет. И тут он понял, какая мысль не отпускает его, дерет, давит: в падении Алексея есть и его вина. "А может это заблуждение? Может Леха, скажем так, вовсе не утопленник, а, допустим, заблудившийся парень или легкомысленный? Разве у меня есть основания для того, чтобы в чем-то безоговорочно упрекать его? Или я не прав?" И, не справляясь с колотившей тело дрожью, беспрестанно споря сам с собой, пока, от жары задыхаясь и обливаясь потом, тащил друга до дома, и вечером измученный, нырнув в постель, казавшуюся жесткой с хрустящим бельем, до тех пор, пока сон мутной пеленой не покрыл сознание, и глубокой ночью, просыпаясь по несколько раз, и потом, днем, когда одноклассники пришли узнать, почему он не присутствовал на занятиях, Яковлев, невпопад отвечая, не мог понять, что его связывает с Лехой.

А друзья улыбались, рассказывали новые анекдоты и под дружный раскатистый смех трепали за плечо.

– А с тебя причитается, – вдруг сказал вечно сияющий, неунывающий тезка Владимира и достал из спортивной сумки фирменную кассету, – что ты и просил, "Юнона"…

– Спасибо, братья, спасибо, тезка. Насколько велики мои познания в мифологии, Юнона – римское имя царицы богов Геры, супруги Зевса, в римской мифологии – Юпитера. Ежегодным омовением я Канафосском ключе в Аргалидс богиня возвращала свою девственность.

– Ладно, Володька, развел тут философию. Заводи свой "трактор".

– Извините, ребята, но мне сейчас некогда. Соберемся завтра, а?..

– Нет, у тебя явно что-то случилось, – не угомонялся тезка.

– Что ты? Все нормально.

– Тогда пойдем дальше, гонят так гонят. Но если что нужно, кулаками там подсобить, или еще что, не стесняйся.

Было муторно на душе, тоскливо, и оттого, что не мог сказать им о Лехе, и оттого, что понимал неуместность своего равнодушия к гостям, а тезка смотрел на него с сочувственно-скорбным укором, заглушая прорывающуюся обиду, и медлил с уходом, словно хотел убедиться, точнее уверить себя в том, что Яковлев изменился.

"Почему он так смотрит на меня? Осуждает что ли? – думал Яковлев. – Откуда ему знать, что мы с Лехой расходимся, как корабль от причала. И я ему лгу, потому что жалею Леху и потому, что сказать напрямик об этом просто невозможно", – и тягостно вспомнив о Лехе, который проспавшись, сейчас, вероятно, с тупой головной болью, голодный бестолково шатается где-нибудь по улицам, чувствуя, что противоречит себе, подхваченный неведомой силой, нажал клавишу магнитофона, и когда из колонки в углу комнаты вылетел вопль, и поплыл, надрываясь, хард-рок, чувствуя испарину на лбу, Яковлев сказал:

– Дела отменяются!

И тут сквозь звуки металлической музыки до него нечетко долетела прерывистая трель неурочного звонка и, уловив участившееся биение сердца, подумал: «Кто бы это?»

– Ты нас помнишь, надеемся?! – встретил его угрожающий вопрос в передней, когда приоткрыл дверь. Это были очередные гости, с «волчьими глазами», опять двое. – Какие еще наркотики у тебя? Гони аптечку! – И видя, что Яковлев не реагирует, и глаза его, расширенные, удивленные растерянно блуждают по их лицам, нагло полезли в квартиру.

– Пошли вон! – не сдерживаясь, закричал Володька и ногой подпер дверь.

– Кто там? – раздалось из комнаты.

Голоса отрезвили наглецов, они отступили:

– Мы еще поговорим.