Маленькие истории, возвращающие нас в детство

Отношения между Володькой и Лехой стали холодными, правда, одно время они еще виделись и то, только ради Оксаны. Дня через три после того скверного вечера в баре, в воскресенье, Яковлев уговорил Куницына сходить к ней и отдать долг. И после того, как открылась дверь и даже не дверь, а словно крышка сказочного ларца, и Оксана, чуть пахнущая душистой пудрой и сладкими духами, в легком халатике с желтыми ромашками, с разлетевшимися, еще неприбранными по утру волосами, с зардевшимися пухлыми и бархатистыми щеками, показавшимися Володьке очень милыми, и синевато-ясными глазами, смущаясь, пригласила в комнату, и после того, как Лехой была произнесена пространная в добрых интонациях, но весьма сумбурная речь, и после ее нежного голоса, грудного, поющего, который, мнилось, обласкал теплой волной, Яковлеву почудилось, что он как будто и раньше знал эту девушку, бывал н этой просторной, светлой комнате с фортепиано, плюшевым медведем, диваном, полкой для книг и фотообоями, изображавшими райский уголок природы, и в душе от нахлынувшего представления возникло удивительно сильное желание; пусть все это – и неподдельная радость, и встреча, и восторг, и снисходительный ее тон, и голос нерешительного Лехи – никогда не прервется, пусть повторится тот вечер знакомства и тот конфуз, если не удастся отыскать предлог, чтобы побывать здесь снова. Он чувствовал, что что-то новое, прекрасное, безумно волнующее, но прежде неизведанное и томительное захватывает его целиком, поглощает и увлекает стремительно в мир, непостижимо связанный с величавой рекой, с облитым июньским солнцем в пышной зелени пологими берегами, с шалашом, слепленным на скорую руку из молодой поросли и около него мерцающим в вечерние часы крохотным костром, где провел, когда-то запоминающийся месяц.

"Почему в тот зимний день я вспомнил лето?" – думал потом Володька. – Видимо, причиной всему Оксана, к которой я остался неравнодушен, также, как Леха. Но время шуток прошло, поделить ее мы вряд ли сумеем; а раздоры продолжаются. Что же делать? Ни встречаться? Или бросить Леху? Нет, право, лучше первое, потому что друг, какой бы он ни был, всегда друг, а бросить его – значит, предать".

И вот после этого заключения минула неделя; на подоконнике тоненько зазвенела весенняя капель, в парках и скверах оседал, обнажая черную, устланную прошлогодней листвой землю, ноздреватый снег.

Весна, любимое время года для Яковлева, не предвещала ничего хорошего матери. Володька часто видел, как мучается она с больным сердцем в душную погоду, поэтому летом ему приходилось составлять ей компанию в путешествии на север страны я излюбленные места – леса Карелии. Володька больше всего боялся ее приступов, и когда беда снова внезапно настигла мать (бледнея она медленно опустилась в кресло, попросила воды), и когда отец ринулся к шкафу за чемоданчиком с лекарствами и потом, перебирая дрожащими, ватными руками его содержимое, нервничал, искал, но не находил и все спрашивал неустойчивым, убивающим голосом: "Их здесь нет, где еще посмотреть?" – Володьку пронзила ужасающая догадка, что таблетки забрали те двое, с "волчьими глазами", и когда приехала скорая, и маму унесли, Володька чуть не плакал от сознания своей вины перед ней.

Куницына он нашел на следующий день.

– Какие лекарства унесли тогда эти подонки? Отвечай!

– Ну, Володя, не кипятись, – как всегда Леха не отпирался, говорил спокойно и уверенно. – Я знаю, что тебе не хватит денег для их приобретения, если ты и продашь свои диски. Их негде купить. На-а, держи, – он порылся в карманах брюк и вытащил смятую пригоршню рублевок.

– Так ты все знал и молчал?! – Володька с ненавистью посмотрел на протянутые деньги. – И ты на это хотел купить?.. Он не договорил, какой-то удушливый обруч вплотную подступивший к горлу сжал его.

– Ну, Володь. Да, не дуйся ты, это было так давно.

– Да, это было давно, зато потом я тебя видел не часто, – Владимир представил те немногие дни, что провел с Лехой.

– К чему ты это, Володь?

– А к тому, Леха, что ты дерьмо! Общался с подонками и сейчас вместе с ними. Все!

Плюнув в негодовании, Яковлев развернулся и, не прощаясь, поскрипывая зубами, покусывая губу, медленно пошел прочь. Он шел, не замечая прохожих; его задевали, толкали, говорили что-то резкoe, но не вполне доходящее до его сознания, и среди беспорядочных обрывков мыслей настойчиво напоминало лишь то, что Леха с ними. В ботинках громко хлюпала вода, а он не глядел под ноги, шлепал напрямик, по лужам, а дома понял, почему ругались встречные, которым не уступал дорогу. Ел через не хочу, прекращая жевать и уставившись в натюрморт на стене, ловил себя на том, что ему все равно: где Леха, с кем и что с ним, но очнувшись, .... корил себя за безучастность, которую осуждал в других, и яростно ругал одноклассников за то, что они не вмешиваются в никчемную жизнь Лехи и не вытащат из смрадного болота.