Маленькие милости

Мэри Пэт в болтовне не участвует, читает газеты.

Огги Уильямсон возвращался из «Зейра», что у бульвара Мориссея. Будущий менеджер заработался до полуночи, поскольку в конце недели проводился учет товара, и как слушатель курсов он должен был при этом присутствовать. По документам Огги Уильямсону было двадцать. Он окончил Бостонскую английскую школу, все четыре года стабильно учился на четыре с плюсом, носил на «леттермане» бейсбольную нашивку[26]. После школы год проработал в пиццерии в торговом центре «Маттапан-сквер», потом пошел на курсы в «Зейр».

Что-то подобное Мэри Пэт вроде бы слышала от Сони. Не особо слушала, потому точно и не помнит.

У Сони еще есть две дочери – Элла и Сорья. (Про них Мэри Пэт тоже слышала, но спросите – имен не назвала бы.) Они выросли в том же доме, что и Огги; все от Реджинальда, мужа Сони – скромного, учтивого и вежливого. Соня работает в доме престарелых, Реджинальд служит в Департаменте городского благоустройства, Элла – старшеклассница, Сорья перешла в седьмой. Всю семью можно считать относительно зажиточным рабочим классом. Никакого криминального прошлого за Огги не числится.

Во вчерашней «Геральд американ» Мэри Пэт попадается его фотография в бейсбольной форме.

– Почитаешь, так прям святого какого-то вылепили, – раздается над плечом голос Дотти. Напарница стоит с незажженной сигаретой во рту и закуривает. – Честный трудяга, мол, отец его честный трудяга и тэдэ и тэпэ… Ничего, поглядим, когда все вскроется. – Вскинув подбородок, она смотрит на остальных. – Поглядим, а?

– Но… – тихо произносит Мэри Пэт.

– Чего? – Дотти наклоняется, чтобы получше расслышать.

– Но это же сын Сони. Мы все знаем Соню, знаем как честную труженицу.

Другие женщины что-то бормочут и переглядываются, как будто в знак согласия.

– Мать может быть святой – это тебе в любых десятичасовых новостях скажут, – не сдается Дотти, – а вот сыновья… Сыновья, Мэри Пэт, рождаются для преступлений. Всем известно. Растут без отцов, вот и…

– У него был отец.

– И что? – Дотти хмыкает и снова окидывает взглядом комнату. – Соня, конечно, милая, но кто из вас оставил бы сумочку без присмотра в присутствии ее сына?.. Что, никто?

Остальные женщины мотают головой.

– Ну а ты? – обращается Дотти к Мэри Пэт.

– Отстань ты от нее, Дот, – говорит Сьюз. – У нее сейчас другим голова забита.

Дотти тепло улыбается Мэри Пэт.

– А что такого? Я просто спрашиваю: ты бы оставила свою сумочку в присутствии этого, как его, Огги Уильямсона?

– Нет, – отвечает Мэри Пэт и, пока Дот не заорала, мол, «Вот, я же говорю!», добавляет: – Я бы ее вообще ни с кем не оставила.

– Ладно, допустим. А кто-нибудь из вас оставил бы с ним наедине свою дочку?

И снова все мотают головой. Дот победоносно смотрит на Мэри Пэт, но тут же отшатывается, увидев, что таится в ее глазах.

Мэри Пэт встает, чувствуя в кулаке бумажный комок, который не помнит, когда смяла.

– Я ни с кем не оставлю свою дочь, потому что, блин, не могу ее найти!

Дотти вскидывает ладонь перед собой.

– Ой, прости, Мэри Пэт. Это я не подумав.

Мэри Пэт криво усмехается:

– Да что ты говоришь? Ты ведь, Дотти, только и треплешься о ниггерах: все они ленивые, семьи у них неполные, мужчинам плевать на детей, им лишь бы потрахаться…

В зеленых глазах Дотти загорается хищный огонек, подкрепляемый мерзкой ухмылочкой.

– Потому что так и есть.

И с языка Мэри Пэт сваливается вопрос, который уже давно – кто знает, может и всю жизнь? – ее мучает:

– Конечно, так и есть. По себе ведь судишь?

Кто-то из женщин то ли ахает, то ли стонет в голос.

– Что ты там вякаешь? – спрашивает Дотти.

– Ты ведь сама из неполной семьи? И это твой муж шлялся на сторону, а потом бросил тебя одну с детьми?.. Я давно заметила, что те, кто больше всех тычет пальцем в цветных, сами не лучше. Нет, правда, когда ты в последний раз старалась хотя бы вполовину так же, как и остальные?

Дотти сжимает кулак и подходит к Мэри Пэт вплотную.

– Так, слушай, ты…

– Сейчас же разожми эту пятерню, а то я тебе ее отвинчу и запихну в твой жирный зад.

Дотти оглядывается на остальных и презрительно фыркает. Однако когда она снова поворачивается к Мэри Пэт, в ее зеленых глазах плещется страх.

– Считаю до трех, – говорит Мэри Пэт.

Дотти медленно разжимает кулак и вытирает ладонь о штанину.

– Ты сама не своя. – Она поворачивается к сослуживицам. – Скажите, а? Конечно, как тут можно обижаться…

Дотти затягивается сигаретой, поддерживая себя под локоть, чтобы скрыть дрожь. Снова смотрит на Мэри Пэт.

– Оно ведь вон какое дело. – Дотти изображает лицом что-то наподобие сочувствия. Ее глаза один раз – всего один – вспыхивают, как бы говоря, что эту обиду она не забудет. И не простит. А следом возникает печальная улыбка, явно для публики. – Бедная ты наша…

* * *

После окончания перерыва Мэри Пэт задерживается, чтобы выкурить еще одну сигарету и дочитать газеты. Если у монашек есть претензии, пусть выскажут. Впрочем, видя ее нынешнее состояние, едва ли хоть одной хватит отваги к ней приставать.