В радиоприемнике Мэри Пэт нашла станцию WJIB, где крутят только классическую музыку, и не в силах прекратить ее слушать. Не выключает даже, когда идет спать (если то, что с ней происходит иногда в последние дни, вообще можно назвать сном). Она никогда не была поклонницей какого-то определенного исполнителя; просто любила то, что попадало в хит-парады. Этим летом она, как и все вокруг, заслушивалась
Ни названий классических произведений, ни имен композиторов Мэри Пэт не знает (если только диджей не подскажет, но это обычно бывает после блока из четырех-пяти композиций, когда все уже так смешалось, что не вспомнить, какая шла за какой), но эта музыка как нельзя лучше отражает пришедшее горе. Она просачивается сквозь новокаиновую кому. Недостаточно, чтобы успокоить сердце, но достаточно, чтобы прояснилось в голове. Мэри Пэт плывет по нотам, словно уносимая течением реки – безбрежной и очень темной – куда-то в глубины сознания, где ее жизнь переплетается с историей ее рода.
Она ощущает, хоть и не физически и даже не рассудочно, связь между всеми своими родственниками, живыми и мертвыми. Конечно, отчасти эта связь объясняется культурным наследием: все они ирландцы и смешивались только с другими ирландцами с тех самых пор, когда основатели рода – Дэмиен и Мейр Флэнаган – сошли с корабля на бостонской пристани Лонг-Уорф в 1889 году. Но есть в этой связи и нечто более глубинное. И волны то ли Бетховена, то ли Брамса, то ли Шопена, то ли Генделя несут Мэри Пэт к той части себя, которая ощущается даже более настоящей, чем она реальная, – к первородной Мэри Пэт, Мэри Пэт – прародительнице, жившей веке эдак в двенадцатом и заставшей еще торфяные болота деревушки Тулли-Кросс, что рядом с городом Гортинклог. И для той, первозданной Мэри Пэт музыка становится связующей нитью всей ее семьи – от первого урожденного американца Флэнагана (Коннор) до последней урожденной американки Феннесси (Джулз). Нынешней Мэри Пэт не понять всех хитросплетений, но она продолжает вслушиваться в ноты в тупой надежде, что когда-нибудь поймет.
За окном шум. Двое копов загнали одного из братцев Филанов (бог его знает, какого из: их порядка девяти, и у всех после рождения как будто только один путь – в тюрьму) в Коммонуэлс и кладут лицом на асфальт прямо перед «Моррисом». Сам арест кого-то из Филанов не великая новость – это как листопад по осени, – но в задержании участвует цветной коп. Соответственно, тут же высыпают соседи, громко выкрикивая всякие оскорбления, а детвора лезет на крыши и швыряет оттуда бутылки и камни. Очень скоро проулки между домами заполняют черно-белые полицейские экипажи и фургоны. Визжат шины, хлопают двери.
Взрослые ретируются, однако шпана на крышах раздобыла где-то мусорные мешки и теперь закидывает копов тухлой капустой, пустыми консервными банками и гнилой картошкой, которая будто взрывается от ударов о головы и машины. Наконец снаряды заканчиваются, дети разбегаются и становится тихо. Один из копов оглядывает ошметки картофеля, свежие трещины на лобовых стеклах, вмятины на кузове от камней, разбитые бутылки на асфальте и кричит в забранные жалюзи окна рядом с местом обстрела:
– Коммунальщиков вызывать не будем! Сами теперь убирайте, свиньи гребаные!
И полицейские отступают, будто оккупационные войска, презирающие местных жителей, которых вынуждены охранять.
Чуть позже женщины и ответственные за погром подростки (у кое-кого свежие фингалы, полученные от отцов) с метлами, совками и ведрами выходят убирать следы погрома. В иной раз Мэри Пэт и сама без вопросов присоединилась бы – ведь именно на этой взаимопомощи и держится их община, – но просто не может оторвать себя от дивана. Такое ощущение, будто ее приколотили к нему гвоздями.
Ну и кстати, где эта взаимопомощь, когда в беде она? Весь район уже должен быть в курсе, что Джулз Феннесси не видели шесть дней. И еще наверняка прошел слух, что расспрашивать о ней не стоит. А стало быть, все, как и Мэри Пэт, прекрасно понимают, что ее дочь мертва.
Но никто даже не зашел проведать несчастную мать.