Маленькие милости

Мэри Пэт включает крохотный телевизор на комоде и возится с антенной, пока не ловит Пятый канал. Она попадает на последние полчаса «Гарри О»[44]. Впрочем, эту серию она уже видела и отключается, тупо глядя в экран, даже не понимая, что отключилась, пока вдруг не приходит в себя и не обнаруживает, что уже идут новости.

В последние дни такие выпадения из реальности происходят часто. Мэри Пэт не засыпает и даже не дремлет, но время куда-то пропадает. И она, кажется, пропадает вместе с ним.

Где-то в середине выпуска, перед спортивным блоком, ведущий вскользь упоминает, что «прощание с Огастесом Уильямсоном, юным афроамериканцем, чья трагическая гибель на станции “Коламбия” всколыхнула расовые трения накануне десегрегации школ, пройдет завтра утром в Третьей баптистской церкви».

Мэри Пэт вспоминает открытку, которую ей прислала Соня, когда умер Ноэл. Умей Мэри Пэт писать хотя бы вполовину так же хорошо, она бы тоже написала что-то подобное. Но она не умеет. И дело не только в плохой грамматике, но и в отвратительном почерке.

Она снова смотрит в окно на величественные сооружения, отражающиеся вместе с соседними домами в длинном бассейне, и думает: вот люди рождаются и умирают, а здания остаются. Однако время разрушает даже столь грандиозные сооружения.

«Я не боюсь смерти, – мысленно обращается она к церкви, к комнате мотеля, к Богу. – Совсем не боюсь». – «А чего тогда ты боишься?» – «Жить в мире без нее». – «Возможно, она чувствует то же самое». – «Кто? Джулз?» – «Нет, глупая. Соня».

* * *

Третья баптистская церковь примостилась на клочке земли у Хосмер-стрит, в самом сердце Маттапана. В детстве Мэри Пэт здесь делили территорию жиды и ирландская босо́та. Потом пришли черные, и евреи мигрировали кто в пригород, кто в Бруклин, а ирландцы отступили в Дорчестер и Южку. Место синагог и пекарен заняли кафешки, где жарят курочку, и парикмахерские салоны (Мэри Пэт сбилась со счета, пока ехала вдоль Мортон-стрит в поисках места для парковки). Куда ни глянь, везде щиты с рекламой военной службы, ментоловых сигарет, ликеро-водочных магазинов. По части баров Южка с легкостью уделывала Маттапан, однако возможностей купить алкоголь, чтобы выпить дома, здесь гораздо больше. С парковкой, впрочем, дела обстояли не лучше, и народ точно так же перекрывал друг другу выезд. Зато стены и вывески магазинов ярче и красочнее – таких граффити в Южке не увидишь. Тканевые навесы и одежда, как на мужчинах, так и на женщинах, сочных тропических цветов: ярко-желтого, мангово-зеленого и розового, как сахарная вата.

Однако, прежде чем ее захлестывает ощущение гармонии и шальная мысль, не переехать ли сюда и наслаждаться жизнью (вот только б цвет кожи сменить), Мэри Пэт замечает забранные решетками витрины магазинов и окна домов, разбитые вдрызг переулки, полностью заросшие дворы, так что и заборов не видать, если те только не торчат кусками из-под поглотившей их травы.

«Поимели бы хоть каплю самоуважения», – думает Мэри Пэт с внезапной надменностью.

«Мы с вами не одинаковые, – обращается она к незримому судье, заезжая на парковочное место. – Совсем не одинаковые».

Она достает ключ зажигания и, подняв голову, видит, как внутрь машины заглядывает молодой громила бандитской наружности, проходящий мимо. Должно быть, думает, чем бы поживиться в ее сумочке, а то и чего похуже.

Непонятно почему – от страха, может? – Мэри Пэт вдруг улыбается ему, широко и приветливо, а потом еще и машет рукой.

Парень – вовсе не громила и не бандитского вида, просто в мешковатых обносках – слегка растерянно, но дружелюбно улыбается и даже отвечает кивком. И идет себе дальше. Обычный паренек лет четырнадцати, не больше.

Мэри Пэт же продолжает испуганно сидеть на месте, только теперь ее пугает она сама. Джулз мертва, Огги Уильямсон мертв, жизни еще двух подростков, которые были той ночью на станции, искалечены, а она продолжает с тупым упорством искать поводы поставить себя выше других. Просто чтобы почувствовать себя выше. Хоть кого-нибудь.

* * *

В церкви Мэри Пэт проходит на самый дальний ряд и с некоторым удивлением отмечает, что она не единственный белый, пришедший на прощание с Огги Уильямсоном: кроме нее таких еще около десятка. Вообще народу набралось довольно прилично, порядка сотни, но большинство из них, судя по одежде, – политики и разномастные активисты. Впрочем, журналистам ведь удалось раздуть то, что поначалу выглядело несчастным случаем, до полноценного преступления на расовой почве, совершенного четырьмя подростками-расистами из рассадника расизма под названием Южный Бостон.