Маленькие милости

Как она потеряла сестру?

Где теперь душа Мэри Пэт?

Почему все так кончилось?..

Взгляд Большой Пег задерживается на голубе, сидящем на карнизе дома напротив. Он что-то клюет: то ли присохшую жвачку, то ли помет другого голубя. Впрочем, неважно; главное – он делает то, что ему положено.

Оцепенение откатывает, в груди больше не щемит.

Почему все так кончилось? Да потому что хоть сердце у Мэри Пэт и доброе, напоминает себе Большая Пег, мать она, по правде сказать, хреновая. Все очень просто: она баловала детей, вот они и возомнили о себе невесть что. Разрешала им огрызаться, почти не порола, отдавала последний цент, если попросят. А когда потакаешь человеку во всем, он тебя не благодарит, нет. Он наглеет. Начинает требовать чего-то, на что права не имеет.

Это как с цветными и школами.

Как с Ноэлом и наркотиками.

Как с Джулз и женатым мужчиной.

Пег не может винить себя за ошибки Мэри Пэт, не может скатываться в самобичевание, ведь она идет по ровной дорожке, как и положено примерному гражданину. Это Мэри Пэт занесло в какие-то овраги, где она в итоге и увязла.

Наконец Пег вспоминает последние слова, которые сказала сестре. Она говорила о детях и теперь, оглядываясь назад, осознаёт, насколько пророчески это прозвучало:

«Нельзя во всем им потакать».

* * *

Накануне похорон Мэри Пэт сын Бобби попадает в больницу. Он катался с друзьями на скейте рядом с домом матери, на улице с большим уклоном. Попытался объехать колдобину, врезался в припаркованный у обочины «Бьюик» и перелетел через капот. В итоге сломал левую ногу в трех местах: ступня, лодыжка и берцовая кость.

Повреждения, к счастью, несерьезные. Хирург вправляет все в два счета.

Бобби и Шеннон сидят по обе стороны койки сына в больнице имени Карни. Гипс как будто крупнее самого мальчика: большой белый придаток, растущий из колена и подвешенный на перевернутую металлическую скобу наверху. Брендан в хорошем настроении – правда, немного рассеянный после наркоза. На лице непонимающая улыбка: мол, как я здесь очутился? Тетушки и даже дядя Тим приходят его проведать, приносят игрушки, открытки, книги. Пишут глупые пожелания на гипсе. Они так шумят, что медсестры вынуждены постоянно на них шикать. Наконец всех, кроме отца с матерью, выставляют из палаты.

Брендан тихо посапывает. Шеннон смотрит через койку на Бобби и произносит: «Наш мальчик», и голос у нее надламывается, потому что в Брендане впервые что-то сломалось. Он почти не болел, ни разу не травмировался. Даже вывихов у него не было.

Бобби кивает, стараясь сохранять бодрое и уверенное выражение лица.

Шеннон выглядит потрепанно. Именно она привезла Брендана в больницу, сидела с ним два часа, пока не приехал Бобби. Он предлагает ей съездить домой, отдохнуть, освежиться, принять душ, наконец.

Поначалу Шеннон отнекивается, но мальчик спит, а на улице темнеет. В итоге она собирает вещи, целует сына в лоб и грозит Бобби пальцем на прощанье. Глаза у нее красные от слез.

Когда она уходит, с лица Бобби спадает улыбка, которую он налепил на себя с самого прихода – мол, все будет хорошо, папа тут, он со всем справится… Он живо представляет себе, как выглядит нога Брендана под гипсом: вся распухшая и посиневшая, исчерканная черными швами. Хирурги разрезали ее, будто рождественскую свинью, чтобы влезть туда инструментами и соединить разломившиеся, словно хлебные палочки, кости. И хотя Бобби благодарен – чертовски благодарен – современной медицине, ему все равно это кажется надругательством.

Но ведь могло быть гораздо хуже. Брендан приземлился бы на голову, свернул бы шею, сломал бы позвоночник…

«Могло быть и хуже». Эту мантру в семье Бобби повторяли сколько он себя помнит. И он с ней согласен.

Против воли ему приходится смириться с тем, что он осознал, еще когда впервые взял сына на руки в родильном отделении больницы Святой Маргариты, но лишь теперь ощутил в полной мере. И все из-за чертова гипса.

«Я не смогу тебя защитить. Я буду стараться, я научу тебя всему, что знаю. Но я не смогу всегда быть рядом, когда мир решит огрызнуться. И даже если буду, нет никакой гарантии, что я смогу ему помешать. Я люблю тебя, я всегда тебя поддержу, но уберечь от всего не смогу… И это пугает меня до чертиков. Каждый день, каждую минуту, каждый удар сердца».

– Пап?

Бобби отрывает взгляд от гипса и смотрит в заспанные глаза сына.

– Да, воробей?

– Это просто нога.

– Знаю.

– Тогда чего плачешь?

– Да так, аллергия…

– У тебя нет аллергии.

– Заткнись.

– Очень по-взрослому.

Бобби улыбается, но ничего не говорит. Он пододвигает стул поближе к койке, берет сына за руку и касается губами костяшек его пальцев.

* * *

Похороны Мэри Пэтриши Феннесси проходят 17 сентября в девять утра. Народу немного. Каллиопа Уильямсон, держась в дальнем углу, замечает в первых рядах копию Мэри Пэт, только крупнее и толще, с группкой растрепанных детишек, которым явно не помешала бы ванна. На соседней скамье сидят двое пожилых мужчин с редеющими волосами, лицами отдаленно напоминающие ту женщину и Мэри Пэт.

Родня, стало быть.